Командир штрафной роты
Шрифт:
Я уже видел, как выглядит немецкая тринадцатимиллиметровая пуля, и невольно вжался в землю. Семен, стрелявший из автомата частыми короткими очередями, сменил диск
— А ты чего винт под боком держишь? Патроны экономишь?
Я выпустил пару обойм неизвестно куда. Потом появились наши танки, сделали несколько выстрелов из пушек вслед отступающим немцам и рванули вдогонку.
Рота недолго оставалась в деревне, и я сразу побежал за окороком. Но меня опередили. Чердак был пуст. Эту аппетитную свиную ногу я вспоминал долго. Хорошо, если за восемнадцать лет пару раз на Пасху ветчину ел, а тут целый окорок! Значит,
Бабушка, парень из Белгорода, родивший в оккупации ребенка и очень боявшийся смерти, выжил. Кто-то из наших сообщил мне, ему ампутировали ногу. Если все будет нормально, вернется домой. Шестерым бойцам из нашей роты повезло в том бою меньше. Мы похоронили их на площади безымянной украинской деревни. А для оставшихся в строю война продолжалась. В полк поступили снайперские винтовки, и меня из роты отозвали. Я стал именоваться снайпером.
Сначала нас, небольшую группу снайперов, держали при штабе полка. Мы болтались несколько дней без дела, ходили в караул. Решали, как нас лучше использовать. Потом раскидали по стрелковым батальонам — получилось по два-три человека. Работайте, ребята!
Хотя я и числился снайпером, но исполнял обязанности напарника старшего сержанта Ведяпина Ивана Митрофановича. Ставил он себя высоко, поэтому, кроме звания, сообщил имя-отчество, рассчитывая, что я буду тянуться перед ним, как перед офицером. Ведяпину было года двадцать три, он имел на счету тридцать с лишним уничтоженных фрицев и носил на груди орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Для сентября сорок третьего года это был солидный набор. У нас в роте орден имел только капитан Черкасов, да еще три-четыре медали были у бойцов.
Высокий, костлявый, широкий в плечах, Ведяпин был с Урала. Работал в какой-то артели, а зимой охотился на пушного зверя. Поэтому его взяли в снайперы без всяких курсов. Первое время Ведяпин держался на расстоянии. Меня задевало, когда я приносил в котелке кашу на двоих, то Ведяпин выкладывал свою порцию в миску и вместе со мной не ел. Брезговал, что ли?
— Не бойся, я не заразный, — не выдержал я как-то.
Старший сержант ничего не ответил.
Задевало то, что, когда мы уходили «на охоту», мне никогда не разрешалось стрелять. Я выступал в роли наблюдателя и со злостью слушал, как, посапывая, «отдыхает» мой шеф. Надо отдать должное, стрелял старший сержант отлично. Выбирал хорошие позиции, учил меня тщательно маскироваться, и сразу после выстрела мы отползали в запасное укрытие.
Я слышал, что некоторые снайперы могли стрелять по несколько раз с одного места, особенно когда есть защита. Из-под танка, из-под сваленного толстого дерева, из развалин кирпичного дома. У Ведяпина была другая манера. Выстрел, очень редко второй, и мы исчезали. Возможно, это была самая правильная тактика. Хотя, по моему мнению, бесконечная смена и оборудование позиций сказывались на боевых результатах. За три неполных недели Ведяпин уничтожил трех немцев, одного из которых ему не засчитали. У меня результат был нулевой. Я был недоволен своим напарником и откровенно нарывался на скандал.
Моя «работа» изменилась после одновременной гибели в первом батальоне снайпера и его напарника. Они укрылись под сгоревшим танком Т-34 на нейтральной полосе и за утро сняли немецкого офицера и пулеметчика. Показалось мало. Но
Снайпер сгорел в железной утробе, а помощник, обгоревший до костей, сумел отползти метров сорок, и здесь его исколошматили перекрестным огнем несколько пулеметов. Рассказывали, когда вытаскивали ночью, от тела отваливались куски. Исковерканную винтовку, которую он до последнего не бросил, доставили в штаб дивизии. Обоих бойцов представили к ордену Отечественной войны. Если не утешение, то память родителям.
— Видел? — поучал меня Ведяпин. — А ты меня слушать не хочешь. Необдуманно вели себя ребята. Ни за грош погибли. Отползать им надо было.
— Ага, как ящерицам, — фыркал я, хотя в душе был согласен, что погибшие непростительно промедлили. — В следующий раз стрелять я буду. Хватит у тебя на хвосте сидеть.
На очередной вылазке старший сержант опередил меня. Но я уже закусил удила, и чтобы не портить отношений, он сдался и временно взял на себя роль наблюдателя. Я сразу же позорно промахнулся с четырехсот шагов, хотя фриц с полминуты вертел башкой и даже высунулся по грудь. Пуля стеганула по брустверу, сантиметрах в тридцати от немца, и тот мгновенно исчез. Я не учел боковой ветер. Зато на другой день, учтя все ошибки, снял пулеметчика. Вояка, видно, был ценный, потому что, кроме пулеметов, по нам ударила автоматическая пушка «собака», которая своей захлебывавшейся быстрой стрельбой напоминала лай дворовой собаки. 37-миллиметровые снаряды буквально простегали каменистую осыпь, но опоздали.
Мы уже перемахнули в заранее выдолбленное в глине укрытие, защищенное бруствером, и лежали, слушая вой мин, которых высыпали даже больше нормы. Все же молодец Иван! И ложбинку предусмотрел, которую мы ночью целый час углубляли, и эти норы, в которые мы сумели забраться незамеченными.
С того дня я несколько уравнял свое положение в нашей снайперской паре и через раз работал как стрелок. Когда довел счет до пяти фрицев (шестого не засчитали, не было свидетелей), меня вызвал комбат, похвалил и пообещал представить к медали. Присутствующий при этом замполит высказал две претензии: что я не бываю на комсомольских собраниях в своей восьмой роте, где я состою на учете, и что устраиваем позиции слишком близко к траншеям. Мы с Ведяпиным после выстрела исчезаем, а мины летят в людей.
— В седьмой роте два дня назад бойца убило…
— И в седьмой, и в третьей! И не по одному погибло, — вдруг разозлился комбат. — Люди сидят, никакой активности. Пулеметчики цинк патронов спалят и докладывают — дюжину фашистов ухлопали. Минометный взвод, те вообще за неделю и пушку разнесли, и три пулеметных гнезда, а фрицев в докладной аж два десятка карандашом на бумаге перебили. Да если б каждый из нас по одному гаду убил или даже крепко ранил, война бы уже кончилась. А боец Першанин шесть немцев ухлопал. Почти отделение. Ладно, иди, Першанин. А к своим траншеям не жмитесь, комиссар дело говорит. Ваши же друзья расплачиваются.