Командировка в ад
Шрифт:
— Привози! Пусть приезжают все трое! Только скорее, Коля… Мне без тебя невмоготу. Боря рассказывал — ты работаешь на износ.
— Меня износить невозможно! Дети в порядке?
— Они здоровы, но скучают по тебе. Когда мы увидимся?
— Точно сказать не могу. Вопрос нескольких дней. Ну — неделя. Передай в больнице — скоро выйду на работу. Раствор у них не кончился?
— Экономят. Коля… Я тебя готова была растерзать, когда узнала, что остался в Сербии. Теперь решила — если не вернешься до конца апреля, приеду сама, и никакой Бундесвер меня не остановит!
— Меня тоже! Вернусь.
— Кушаешь?
— Твоя кузина меня раскормила — в дверь не влезу.
Они болтали о совершенных пустяках, хотели сказать очень многое. Несвицкий не успел произнести главное — как он любит Марину и детей. Связь прервалась. Повторный набор уперся в короткие гудки.
Ничего. В крайнем случае сгоняет к Пешичу на КПП и наберет напрямую с его телефона. Пусть потом удивляются счетам за разговор с Царицыно.
Этот вечер стал самым мирным и спокойным в Сербии за прошедшие с марта недели, потому что на следующий день Бундесвер начал наземную операцию. Кайзер издал указ о введении в протекторате чрезвычайного положения, роспуске всех скупщин и самодеятельных советов вроде «Слободной Србии» Давидоваца, полновластии гауляйтеров, создании комендатур, закрытии независимых СМИ, введении военно-полевых судов… И в ближайшую ночь мощный взрыв разнес на куски пролет важнейшего железнодорожного моста на севере страны. Бахнуло в точно рассчитанный момент, когда по мосту шел эшелон с немецкой пехотой. Вагоны ссыпались в Дунай, большинство солдат и офицеров погибло. Вспыхнул склад ГСМ расквартированного под Белградом авиационного полка. Сербы начали сопротивляться — отчаянно, но неорганизованно, без централизованного командования.
Радио стало основным источником новостей, особенно хорватское — его дикторам было что рассказать. Командующий операцией германский генерал узнал об отказе подчиниться со стороны командира хорватского военно-полицейского батальона в Белграде, и, недолго думая, приказал арестовать весь личный состав, а каждого десятого — расстрелять. В результате все заводы в Хорватии с участием германского капитала охватила забастовка. Роты в бановинах соединились с протестующими сербами, забыв на время о многовековой национальной вражде.
Коротковолновая радиостанция, доставшаяся от группы Зейдлиха, ночью приняла приказ из Москвы: не препятствовать посадке транспортных самолетов на дорогу около уничтоженного корпуса БиоМед, прибрать ее от обломков и обозначить. Через сутки, ровно в полночь, вдоль шоссе вспыхнули костры.
Ждали четверть часа, пока не послышался звук авиационных моторов. Несвицкий приказал сопровождавшим его полицейским Ковачича срочно отбежать подальше и залечь. Если немцы перехватили и расшифровали переговоры, из самолетов по повстанцам запросто хлестнут пулеметные очереди…
Но такого не произошло. Пара машин с включенными аэронавигационными огнями пронеслась низко над полосой. Один самолет развернулся. Пилот мастерски притер его на три точки у самого начала полосы и остановил после пробега. Затем приземлился и второй.
Их опознавательные знаки едва различались в темноте, и Несвицкий приближался очень осторожно. Как и полицейские,
Напряжение отпустило, только когда из первого открывшегося люка на асфальт спрыгнула очень знакомая крепкая фигура. Обознаться было невозможно.
— Борис!
— Николай! Жив, чертяка усатый!
Они обнялись, и из-за этой заминки Несвицкий не сразу обратил внимание на человека, которому стоило уделить внимания больше.
— Ваше высокопревосходительство…
— Тише! — генерал крепко пожал ему руку. — Это в Варягии я при чинах. Здесь — просто господине Светислав Младенович.
— Добро пожаловать домой, брате, — просто ответил Несвицкий, переходя на сербский. — Надолго, осмелюсь спросить?
— До победы, до изгнания оккупантов. Надо же кому-то возглавить сербов и хорватов, координировать действия. У меня бабушка — хорватка, я для них почти свой. Но душой с Србией.
— Хорватам тоже пришло время сбросить германское седло. Так… — Николай задумался. — Надо подумать, где вас разместить. Немцы наверняка узнают, что появился единый центр восстания, и попробуют обстреливать и бомбить.
— Поэтому мы выбрали базу БиоМеда, — с хитринкой ответил генерал. — Я выпотрошил биолога, доставленного Касаткиным-Ростовским. Ученый рассказал, какие там оборудованы подвалы. Без атомной бомбы их не проломить. Верхние этажи расколотили? Расчистим вход в нижние. Найдем и запустим резервный генератор.
— Но не факт, что немцы выжгли всех комаров. Контейнеры и рефрижераторы хранились именно внизу.
— Не волнуйся, Николай Михайлович. Ко мне никакая зараза не пристает. Парней вроде тоже защитил. А если заболеют — вылечим. Ты же здесь? Главное, немцы до конца мая в Високи Планины не сунутся.
«Ты же здесь», повторил про себя Несвицкий. Значит, Младенович рассчитывает на его дальнейшее участие в сербских делах. И не откажешь. Выходит, дал Марине еще одно обещание, которое не в состоянии выполнить.
Генерал отрядил своих людей на разгрузку самолетов и разбор завалов, отказавшись от помощи хорватов. Касаткина-Ростовского по просьбе целителя отпустил. Их ждал долгий разговор — рассказ о том, как князя, первого, получившего иммунитет от сербского гриппа, обследовали в больнице Царицыно словно подопытного кролика. О встрече с Мариной, которую князь едва успокоил, сильно приукрасив жизнь «на курорте» в Сербии. О планах Младеновича.
— Он намерен победить Бундесвер силами партизан? — со скепсисом спросил Николай.
— Нет. Во фронтовых операциях силы несопоставимы. Идея другая. Партизанская борьба сделает для Рейха Сербию непривлекательным куском Балкан. Немцы должны ощутить — им не выгодно дальше удерживать страну.
«Но сколько должно пролиться крови, пока кайзер придет к такому выводу?» — подумал Николай.
В подробности Младенович посвятил на следующий день. Похоже, на нижних уровнях БиоМед люди трудились до рассвета, сумев привести помещения в пристойный вид. Контейнеры с куколками комаров доставили на поверхность и прожарили, чтоб инфицированные насекомые никогда не вылетели.