Командировка
Шрифт:
– Мода у него одна - груши околачивать.
– Ой!
– сказала Шура.
– Это уж совсем ни при чем.
– Как же ни при чем? По словам да по прическе если судить, ладно, можно и ошибиться. Согласен.
А по работе не ошибешься. Как человек работает, такой он и есть. Ты уж, Шурочка, не сомневайся. У твоего гаврика и руки кривые, и ум корявый, и душонка скользкая. Он у меня три месяца в учениках ходил, я знаю, что говорю.
– Он никакой не мой!
– сказала Шура, слегка порозовев, что придало ей сходство с распускающимся бутоном.
– Спасибо за разговор, Геннадий
– До свидания. Может, еще придется встретиться.
Мне не хотелось, чтобы он остался обо мне совсем уж дурного мнения. Но и хорошего я оставить не мог.
Я мог только лезть в душу и знать, что, чем быстрее разойдутся слухи о моей пронырливости, тем лучше.
Иванов, протягивая на прощание руку, смотрел на меня с подкупающе-небрежной казацкой прямотой. Он смотрел на меня точно так, как боевой запорожец, вероятно, вглядывался в одуревшего от подозрительности турка.
– И ему вы не понравились, - с долей сочувствия отметила уже в подземном переходе ясноглазая Шура - К кому теперь пойдем?
– К кому?
– Да, к кому?
– А купаться не пора?
– Купаться вам придется одному, - сухо обронила девушка, с очень сложным, впрочем, подтекстом Уж если я сумел вызвать неприязнь у великолепного начальника Капитанова, если вывел из себя черноглазого книголюба Петю Шутова и огорчил пожилого фрезеровщика Иванова, то вряд ли мне стоит рассчитывать на ее симпатии. Вот что она сказала в подтексте Но не только это. Еще она сказала, что ее молодости и красоте нечего делать с моим запоздалым московским пижонством. Девушки не мастерицы на долгие речи, но умеют многое высказать обходным путем, таким, когда душа с душою говорит напрямик.
– Тогда пойдем обедать, Шура, - сказал я-Это, я думаю, входит в ваши обязанности.
– С чего вы взяли?
– Мне Капитанов объяснил. Он сказал, Шурочка тебя и в столовую сводит. Кстати, вы не родственники?
Шура вспыхнула, как лопнувшая почка:
– Почему родственники?
Так просто. Я слышал, на периферии очень распространена семейственность.
После этого она молча пошла по коридору, а я побрел за ней.
Чувствовалось, что близится обеденный перерыв.
По углам толпились курильщики и вообще царило приятное оживление, как на бульваре перед началом вечерних сеансов. Мы дошли до лифта в вестибюле, тут выстроилась очередь. Шура кого-то высмотрела в очеееди и кинулась с радостным приветствием: "Ой, Здравствуйте, Елизавета Марковна!"
Пожилая женщина с угловато-худым телом подростка, затянутая в узкое синее глухое платье, повернулась к нам, вытянула из очереди длинную тонкую руку и весело сказала:
– Шуренок, миленькая, что же ты не принесла мне чертежи с утра? И где ты была? Я тебе сто раз звонила.
Это была Шацкая, инженер, стоявшая у меня в списке под номером четыре. Именно в списке. В табеле, составленном мной еще в Москве, она занимала место никак не ниже второго, пожалуй, сразу после Капитанова.
Она взглянула на меня мельком, с небрежным прищуром, и я понял: Шацкая знает, кто я, и знает, зачем хожу и вынюхиваю. То есть веду себя не так, как прилично уважающему себя специалисту из столицы. В ее небрежном взгляде
– Шура меня вряд ли представит, - сказал я громко, так что многие повернули.к нам головы.
– Она считает, что я приехал специально портить всем настроение. Может, она и права... Виктор Андреевич Семенов к вашим услугам.
– Очень приятно. Елизавета Марковна. Чем могу быть полезна?
– Я приехал по поводу нашего прибора, - сказал я еще громче, уставясь в пол.
– Мне необходимо с вауи поговорить.
– Здесь?
– Где угодно. Можно и в столовой.
Стоя в очереди к раздаче, мы вели с Елизаветой Марковной светский разговор. Она интересовалась новостями столичной культуры, я отвечал односложно, помогая ей управляться с подносом. У нее были неловкие руки две тонкие жерди, наспех приколоченные к плоским детским плечам. Этими жердями она, того гляди, могла опрокинуть на меня помидорный салат, а то и дымящийся борщ, значившийся в меню под названием "Весенний".
– Значит, вы говорите, на Бронной ни одной стоящей премьеры?
– Какие сейчас премьеры - летом? Театры на гастролях - Я понимаю, что на гастролях. А зимой?
– И зимой не было.
– Так уж и не было, - приветливая, недобрая улыбка знающей себе цену ученой дамы.
– Я была в январе в Москве. Две недели. И смогла попасть в театр всего один раз. Везде огромные очереди, аншлаг.
– Очереди есть, а премьер нету.
– Мне кажется, вы преувеличиваете, - мудрая улыбка на устах. Москвичи, как правило, избалованы, Виктор Андреевич. Знаете, если люди работают на кондитерской фабрике, они обычно пресыщены всем сладким. А нам, приезжим, хотя бы какой-нибудь леденец пососать, и то большая радость.
– Пресыщены - это которые на фабрике приворовывают, - возразил я, увернувшись от падающего компота.
Шура стояла впереди и каждое мое замечание встречала осуждающим хмыканьем. В зале - огромном, светлом, с букетиками цветов на пестрых клеенках- было многолюдно, шумно, но очень чисто. Чистота была здесь самостоятельным явлением, как бильярд в строительной конторе. Она бросалась в глаза, как дерзкий разрез юбки.
– Шура, разрешите, я заплачу за ваш обед, - сказал я.
– Не стесняйтесь, у меня деньги шальные, командировочные.
Она не ответила, но с таким треском раздернула молнию на своем кошельке, что я испугался, не поранила ли она себе пальчик. Ее искренность была подобна самоослеплению.
Я замечал, люди иногда бывают чище и величественней в неприязни, чем в любви.
Догадываюсь, как любят такие девушки; скорее всего, фальшиво и заумно, со множеством уловок и черепашьей медлительностью; а вот неприязнь ко мне вспыхнула в ней с бесшабашной откровенностью, стремительно, как грозовой ливень. Когда мы расставляли тарелки, Шура держалась подчеркнуто независимо, будто намеревалась сесть за соседний стол. И поднос свой мне не доверила отнести, отнесла сама в дальний угол, где над столом торчала веселая табличка: "Место для использованной посуды", и, возвращаясь, сделала солидный крюк, лишь бы не прикоснуться ко мне невзначай.