Командировка
Шрифт:
На службу я не пошел, позвонил Владлену Осиповичу и наврал, что нагрянули родственники из Саратова. Перегудов, кстати, любит отпускать подчиненных на день-два своей властью, это дает ему ощущение реального превосходства.
Был четверг, нечетное число - у Наташи утренний прием. Побрившись и приняв душ, я побрел в поликлинику. У ее кабинета три человека - я занял очередь, сел. Надо бы поймать момент, когда она останется одна, когда медсестра отлучится. Иначе что же.
Я ждал. На сердце было тихо и пусто. Март шуршал в окна поликлиники первой капелью Ранняя весна в этом году.
Сестра выходила и возвращалась, бросая быстрые взгляды на сидящих.
– Девушка, передайте, пожалуйста, Наталье Олеговне, ее муж ждет.
– Хорошо, - не удивилась, бровью не повела.
Наташа вышла из кабинета, заметила меня, свернула по коридору направо, торопясь и не оглядываясь.
Все во мне перевернулось от радости. Как это я жил прежде без нее?
У кабинета главного врача - предбанник, стоят стулья у стен и огромный пыльный фикус под окном.
Около фикуса мы и встретились.
Матовый овал бледного лица, речное течение взгляда, мальчишеская улыбка, на груди болтается фонендоскоп - как я мог жить без нее?
– Натали, ты сумасшедшая. Я тебе зто прямо говорю, как специалист.
– С сумасшедшими обращаются бережно, - металлический голос с привкусом лесных шорохов.
– Я буду бережно. Талка, неужели ты не видишь, как мне плохо?
– Витя, я на работе. Поговорим после... А ты почему прогуливаешь?
Я потянулся и чмокнул ее в щеку, уловив запах лекарств. Засмеялась, моргает, словно ничего у нас и не случилось. Каждое ее моргание люблю. Пьяный я стоял возле фикуса, шальной, молодой, совсем на свете не погулявший. Ни дня.
– Тала, ты не будешь больше меня бросать?
– Ну, не буду. Я пойду, Витенька, ждут.
– Скажи что-нибудь обнадеживающее.
– Я люблю тебя, прямо беда. Ой!
– целоваться не решилась, удрала к своим больным.
Когда я вышел на улицу, март плясал во мне. Долго мы живем, а вспомнить, честно говоря, почти нечего. Так - обрывки какие-то, любопытные случаи. И еще такие вот минуты, если они у кого бывали, - как огненные столбы за спиной ..
О многом хотел бы я поговорить с Натальей Олеговной, порассуждать, поделиться наблюдениями, да все как-то не выходило. Видимо, время не пришло для отвлеченных разговоров. Некогда было.
Я хотел ей себя открыть, свой взгляд на вещи, на мир, так и тянуло меня вывернуться наизнанку, - и это стало вроде навязчивой идеи. Я чувствовал, что могу не успеть, а потом и случая не представится. О себе говорить с любимым существом - великое наслаждение, так долго я молчал, все годы, как мама умерла.
Пробовал я, но то ли одичал в одиночестве, то ли глупел слишком в ее обществе - получалась чушь, позерство, обычное вранье, от которого на зубах оставался тошнотворный привкус жженой тряпки. В глубине души я подозревал, что уже никогда не сумею быть искренним, что-то сломалось, оборвалось, - не ее и не моя тут вина. Существовала некая стена, которую я сам многие годы упорно возводил, кирпичик за кирпичиком, лишь бы оградить ею хрустальное собственное "я", слишком хрупкое, чтобы подвергать его опасности соприкосновения с грубым внешним миром. Так Кащей прятал свою душу в яйце, яйцо в голубе, а голубя в кованом ящике на высоком дереве на краю света. Прочная получилась у меня стена, на совесть потрудился, не только посторонние не могли сквозь нее проникнуть, я и сам ее не мог перешагнуть.
То, что я свято берег в себе, чем гордился - духовная независимость, чистая жажда добра, - оказалось наглухо замурованным и полузадушенным. Любовь
У тебя когда отпуск, Наташа?
– спросил я однажды.
– Наверное, в сентябре. Я хочу поехать в Сочи, не в сами Сочи, конечно, там столпотворение, а южнее - все забываю название -в пансионат. У одной моей подруги родственник директор пансионата. Ой, там чудесно, Витенька. Я в прошлом году отдыхала. Па пляже - ни души, хоть голой купайся. По вечерам...
– Наталья!
– Да, милый.
– Ты можешь помолчать минутку?.. С кем ты поедешь, с Николаем Петровичем?
– Нет, с Леной. Я и в прошлом году с ней была.
И Люда брала с собой дочку. Знаешь...
– Наталья! Почему ты не едешь вместе с Николаем Петровичем?
Посмотрела с опаской - какую гадость я придумал. А я ничего не придумал. Это был мирный вечер, один из редких. В такие вечера мы с ней любили мечтать о совместных поездках, строили планы, в которые я не верил, а она им радовалась.
– Что ты, Витя. Мы никогда вместе не отдыхаем.
Он ведь очень занятой человек.
– То-то ты ему и изменяешь.
– Я не изменяю.
– А со мной?
– Я ушла от него к тебе.
– Ну ладно, - я подобрел и расслабился, хорошо, что она так говорит. Давай так. Ты мне из Сочи позвонишь и скажешь, могу ли я приехать. Я приеду, и мы недельку поживем в твоем пансионате. Потом сядем на самолет ив Коктебель. Всю жизнь собирался там побывать. Согласна?
– А Леночка?
– Дочку - Николаю Петровичу. Шучу. С собой возьмем. Хоть фруктов поест как следует. Ты же на ней экономишь, на ее питании.
– Как тебе не стыдно, негодяй!
Мы еще перебрали с десяток вариантов отпусков.
Расстелили на полу карту и ползали по ней до поздней ночи. Потом попили чаю и легли спать. Она плакала во сне, теплые слезы стекали на мое плечо. В эту ночь я твердо решил не мучить ее больше и расстаться с ней.
Наступил долгий ровный период, тянувшийся всю весну и начало лета. За это время Николай Петрович не приехал ни разу, на вопросы о нем я получал неизменное "не твое дело, милый!", да в конце концов существование Наташиного мужа как-то потеряло для меня остроту. Иногда всплывало из памяти его предупреждение, что он "раздавит меня насмерть" в случае, если Наташе будет плохо, - этакое духовное завещание благородного обманутого мужа. Ей не было плохо и не было хорошо. С понедельника до пятницы она жила у меня, готовила еду, прибиралась, вечером в пятницу ехала в садик за Леночкой, и субботу с воскресеньем проводила с дочкой у себя дома. Но и в эти дни я ходил к ним в гости и там обедал, хлебал щи из тарелки мужа и пил чай из его большой голубой чашки Леночка перестала дичиться и вскоре занялась моим воспитанием, по ее привычкам и манерам я больше узнавал о характере ее матери, чем от самой Наташи - Дядя Витя, почему вы прихлебываете из блюдечка? Это неприлично.