Командиры мужают в боях
Шрифт:
И мы помчались к вагонам. Мать честная — да это же пятидесятитонные бензиновые цистерны! Где-то за ними опять раздались хлопки несильных взрывов — команда гитлеровцев взрывала рельсы.
Ерофеев спрыгнул с лошади и по буферам стал пробираться поближе к фашистам, я последовал его примеру. Когда мы открыли огонь, неприятельские солдаты дали стрекача, а их офицер, подбежав к одной из цистерн, попытался открыть кран. Но не сумел. Тогда он чиркнул то ли зажигалкой, то ли спичкой и поднес ее к застывшему отверстию. По трубке пополз голубой огонек. Ерофеев выстрелил в фашиста из пистолета. Офицер
— Какие проблемы решаете? — поинтересовался подошедший к нам Сазонов.
— Да так, просто разговариваем, — откликнулся Ерофеев.
— Как будем перетаскивать на ту сторону железнодорожного полотна орудия и повозки? — спросил Сазонов. — Вагоны стоят на многие километры сплошной кишкой.
— Пойдем посмотрим, может, где и найдем разрыв.
Ерофеев отправился в штаб полка, а мы с Сазоновым двинулись вдоль эшелонов. Чего только в них не было! Радиоприемники всех систем, бочки с повидлом и вареньем, мебель, проволока, гвозди, постели, боеприпасы и другое награбленное имущество. Сколько ни шли, «окна» между составами не обнаружили. Попытались сдвинуть вагоны. Кое-как это удалось. Через образовавшийся проход протащили пушки, повозки, провели колонны.
В близлежащем населенном пункте сделали привал, чтобы покормить людей. Сюда прибыли заместитель командира полка по тылу майор Афанасьев, из дивизии — подполковник Чеверда, из корпуса — полковник Андриец. Все они хотели запастись горючим, но на цистерны уже было наложено «вето» работниками тыла армии.
Тем не менее Афанасьев и Чеверда решили непременно наполнить бочки и скатить их под гору, в сторону от железной дороги: если этого не сделать, то автотранспорт дивизии отстанет. Некоторые машины находились еще под Кировоградом, застряли во время распутицы. Нам удалось наполнить и откатить от цистерн какое-то количество бочек.
Погода резко изменилась, подул ветер. Как ни странно, но 2 апреля разыгралась сильная метель. Видимость резко ухудшилась. На землю лег толстый слой снега. Артиллерия, минометы, повозки с пулеметами и прочим имуществом по полю двигаться не смогли. Поэтому было решено направить по целине пехоту, а артиллерию, минометы и повозки — по дороге в полосе наступления 42-го гвардейского стрелкового полка. Иного выхода у нас не было.
Наш полк должен был освободить Марьяновку. Мы с Сазоновым поехали верхом с колонной артиллерии. С дороги хорошо наблюдались стрелковые колонны. Похолодало. На Сазонове был трофейный прорезиненный плащ с пелериной, под ним стеганая телогрейка и обычные синие галифе.
— Что-то зябко, махнем рысью, может разогреемся, — предложил Михаил.
— Поехали, — согласился я.
Лошади пошли побыстрее. Вскоре показалась балка. Она упиралась в другую балку, образуя букву «Т». Прежде чем спуститься в лощину, мы осмотрелись. Слева на буграх я разглядел в снеговом вихре неясные фигуры людей.
— Кажется, фрицы…
— Откуда им быть? — возразил
— Боя вроде не было.
— За метелью могли и не слышать. Раз противник не удержал станцию и дорогу, будет теперь откатываться дальше.
— Ну, а гражданским лицам что здесь делать в такую погоду?
Мы съехали в балку. Теперь ни мы, ни люди на буграх не видели друг друга. Недоброе предчувствие охватило меня, стало как-то не по себе.
— Подождем артиллеристов, они скоро подойдут, — предложил я. — Честно говоря, не хочется ехать дальше. И так сегодня с Ерофеевым по-дурацки выскочили к составам.
— Да ты, никак, боишься?..
Этот, хотя и заданный в шутку, вопрос стеганул по моему самолюбию.
— Ладно, поедем, только подержи Голубку. Я ненадолго сойду.
Спешившись, я отдал повод Сазонову, который, повернувшись спиной к ветру, стал напевать: «Накинув плащ, с гитарой под полою… не разбужу я сон красавицы моей…» У Сазонова был высокий конь огненнорыжей масти, а ноги в белых чулках. Моя Голубка — значительно ниже, шерстка у нее с заметной сединой, не отличалась особой красотой. Зато это была очень умная и быстрая лошадь, обученная всем кавалерийским приемам. За скорость солдаты называли ее «мессершмиттом», а Муха говорил:
— Товарищ майор, Голубка вас от любой смерти спасет. Она так разумна, что ей один раз покажи прием, и она повторит. И ест мало. Кармана овса хватает.
Эту убедительную речь в защиту Голубки Андрей Григорьевич Муха произнес, когда я хотел однажды оставить ее, раненную осколками при бомбежке…
Я начал проверять, как затянуты подпруги, словом, копался, чтобы выиграть время, в ожидании, что вот-вот подъедут артиллеристы.
Сазонов нетерпеливо обернулся и отдал мне повод:
— Как хочешь, а я совсем замерз.
Он повернул своего коня и поехал по ложбине вниз. Сев на лошадь, я догнал его, и вскоре мы увидели голубое пятно, оказавшееся, когда мы подъехали ближе, жилым домом.
— Вот и хорошо, сейчас уточним у жителей обстановку, — сказал как бы в успокоение самому себе Сазонов.
Это был хутор Веселая Балка. У крайнего дома в огороде стояла женщина. Мы подскакали к ней.
— Здравствуйте! Не знаете, кто на бугре, не немцы ли?
Женщина с минуту смотрела недоуменно, потом, обрадовавшись, кинулась к нам.
— Здравствуйте, здравствуйте… — и заплакала: — То фашисты…
А гитлеровцы уже бежали к нам. Уйти назад? Но тогда пришлось бы на виду у врага скакать на гору. Нам ничего не оставалось, как въехать в хутор и, прикрываясь домами, отстреливаться до подхода своей колонны.
— Давай, Михаил, за этот дом! — крикнул я Сазонову.
Голубка легко перемахнула через невысокую изгородь. В момент прыжка стрекотнул пулемет. Еще одна очередь — и пули вжикнули совсем рядом. Я соскочил с лошади: повод — в левой руке, пистолет — в правой. Из-за угла пытаюсь рассмотреть, откуда бьют.
Конь Сазонова лежал перед изгородью, а Сазонов метрах в пяти-шести от меня.
Неприятельский пулеметчик бил с порога дома, в котором Сазонов надеялся уточнить обстановку. Голубка натянула повод, колени ее подогнулись, и она рухнула, вырвав повод из моих рук.