Командор Петра Великого
Шрифт:
– Что, жидовская морда? – по-русски спросил меня подошедший вплотную Гриф. – Небось, жалеешь, что не на ту лошадку поставил? А еще говорят, что все евреи умные. Или ты забыл, кому отказал? Придется тебе хорошенько напомнить.
Внутри меня вдруг что-то вскипело, и я с неожиданной яростью плюнул в ненавистную харю.
– И это тебе тоже зачтется, – пообещал Гриф. – С живого шкуру спущу и солью натру, чтобы не протух раньше времени.
Он зашел мне за спину, и спину немедленно обожгло.
– Тебе это тоже
Кнут обрушился на меня еще раз, и я прикусил губу от боли. В глазах у меня потемнело.
– Кто тут меня зовет? – неожиданно послышался откуда-то сзади знакомый голос и резко добавил по-английски: – Стоять!
Подбежавший ко мне Ширяев несколькими взмахами ножа перерезал веревки, и я смог обернуться.
Спина нестерпимо болела, подгибались колени, но открывшаяся вдруг картина сразу придала мне сил.
Двор был заполнен вооруженными людьми. Тут были и мои товарищи по несчастью, и командор со своими людьми, и какие-то незнакомые мне мужчины, переговаривающиеся между собой по-французски. Тут же стояли и сбившиеся в кучку надсмотрщики, обезоруженные и затравленно озирающиеся. Особенно испуганно выглядел Гриф, но он же первый попытался взять себя в руки.
Стоявший напротив него Кабанов презрительно смерил Рдецкого взглядом и спросил:
– Допрыгался, Гриф? Или надеялся, что я уже не приду? Ты слишком поторопился.
– А чего ты от меня хотел? Чтобы я спину вместе с черномазыми гнул? Или на его месте торчал? – Гриф небрежно кивнул в мою сторону.
– Тебе это пошло бы на пользу. Впрочем, за твои грехи отведать кнута слишком мало. – В глазах командора искрился лед. – Сколько на тебе жмуриков-то висит? Да зачем я спрашиваю? Все равно не скажешь. Да это и не важно. Времени разбираться с тобой у нас нет и потому судить тебя будем только за последние твои проделки.
– Нет у тебя такого права: судить, – возразил Гриф. – Сам-то ты сколько народа в своей жизни перебил?
– Не тебе об этом говорить, – отрезал Кабанов. – Я за свои дела отвечу перед своей совестью и перед Богом, если он есть, а ты за свои ответишь нам здесь и сейчас.
– Счеты со мной сводишь? – скривился Гриф. – Валяй. Ты сейчас сильнее.
– Нет. Если бы хотел – давно бы уже свел, – спокойно возразил командор. – А ты Вовчика сам на побег подбил, сам же и убил при попытке к бегству. Выслужиться захотел… Это убийство – твое первое преступление. Переходим ко второму: предательство. Не родине – сейчас и не разберешь, где у нас родина. Ты своих же товарищей по несчастью предал и продал. А знаешь, что с предателями делают?
– Ты не посмеешь! – Рдецкий вмиг побледнел. – Это чистейший самосуд.
– А Вовчик? – спросил Кабанов. – Подумай о нем пять минут. Больше дать не могу – тороплюсь очень. Да больше и не нужно. Все свои преступления ты и за месяц
– Как – висеть? – не понял Гриф.
– Молча. Может, ты расстрела потребуешь? Так предателей на Руси издавна вешали, как собак.
Рдецкий вдруг резко выдернул из кармана руку, и в ней черной сталью сверкнул пистолет.
Командор стоял от него в нескольких шагах, и в руках у него ничего не было. У меня успела промелькнуть мысль, что Сергею конец, однако реакция у нашего командора была молниеносная. Миг – и в руке Кабанова оказался его короткоствольный револьвер, и сразу же грянул выстрел.
Удар пули был так силен, что Рдецкого развернуло в сторону. Его правое плечо обагрилось кровью, рука повисла плетью. ТТ выпал на землю.
– Забыл, с кем имеешь дело, Гриф, – невозмутимо, точно ничего и не случилось, сказал командор. – Патрона жалко. Повесить его!
Два француза подскочили к Рдецкому, завернули ему руки, связали их и поволокли к виселице – она имелась у каждого уважающего себя плантатора, так что искать подходящий сук не пришлось.
– А этих куда? – деловито осведомился Ширяев, показывая на остальных надсмотрщиков.
– Пусть ребята сами решают. И еще – не в службу, а в дружбу… проследи, чтобы был порядок.
– Есть! – козырнул Ширяев и быстро направился к виселице.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – изрек командор. – Как ты себя чувствуешь, Юра?
– После твоего появления – намного лучше, – ответил я, хотя с трудом держался на ногах.
Подошедший Петрович быстро осмотрел мне спину и, уложив в тени, стал осторожно втирать приятно холодящую мазь. Боль немного стихла, но я и сейчас испытывал такое чувство, точно меня приговорили к смертной казни, однако в последний момент помиловали. Никогда не думал, что может быть так приятно оказаться среди своих!
– Идти-то сможешь? – спросил вновь объявившийся рядом Кабанов.
– Смогу, – пробормотал я. Если откровенно, я был в этом далеко не уверен, но так хотелось оказаться подальше отсюда!
– Порядок! – подошел к командору Ширяев. – Если не считать того, что перед смертью в штаны наложил, гад.
– Надеюсь, мое заключение не нужно? – спросил Петрович, не прерывая своего занятия.
– Нет. Все равно висеть ему долго. До возвращения хозяев, – отмахнулся командор. – Ну ладно, Юра, набирайся сил! Через час выступаем. А у меня еще дела.
– Куда хоть идем? – поинтересовался я, хотя был готов идти даже на край света.
– В Порт-Ройал, – небрежно ответил Кабанов. – Капитан французской королевской армии Мишель д’Энтрэ приглашает нас к себе в гости. Правда, пока не во Францию, а на Гаити, но почему бы и не уважить хорошего человека? Вот только разживемся какой-нибудь посудиной у наших британских друзей. Ты что предпочитаешь, бриг или шхуну?