Командор Петра Великого

Волков Алексей Алексеевич

В темноте выражение лица видно плохо, но вряд ли оно осталось у пленника бесстрастным, когда он увидел над собой две склоненные фигуры и ощутил горлом холодное прикосновение стали. Он оказался понятлив и не пытался освободиться. Николай рывком поднял пленника на ноги и, крепко вцепившись ему в плечо, подтолкнул в нужную сторону. Так, подталкивая и указывая, мы добрались до ожидавших нас ребят, разобрали груз и бодрым шагом двинулись в обратную дорогу.

Мы очень спешили. Наш новый спутник скоро устал, начал падать, пришлось подбадривать его затрещинами. Ему ничего не оставалось, как идти вместе с нами.

Как

мы ни торопились, но к горе вернулись лишь на рассвете. Солнце нам здорово помогло: нас заметили, встретили, забрали тяжелые, натершие плечи сумки, и остаток пути нам удалось проделать налегке.

Среди встречающих я заметил Ширяева и Ярцева и очень обрадовался нежданному пополнению.

По дороге они успели вкратце рассказать свою историю, упомянули о спрятанной шлюпке, о судьбе «Некрасова» и о принесенных с собой продуктах. Увеличившийся запас предоставлял шанс дольше продержаться, а располагая временем, мы, возможно, сумеем предпринять нечто решительное и кардинально изменить ситуацию. В помощь извне я уже не верил.

Ширяев был практически безоружным, и я передал своему бывшему командиру отделения «макаров» убитого Губарева. Я знал, что отдал оружие в надежные руки.

– Спасибо, тов… – начал было растроганный Григорий, но спохватился и назвал меня по имени: – Сергей.

Я подмигнул ему. Мы уже достигли нового лагеря. Члены совета ждали нас, и у двоих из них на лицах было написано недовольство.

– Мы ценим ваш опыт, Сережа, но предупреждаем раз и навсегда, что самовольство в наших нынешних обстоятельствах недопустимо, – без предисловий и приветствий строго объявил мне Лудицкий. – Прежде чем куда-нибудь отлучаться, извольте спросить разрешение.

– Если мы будем ставить на голосование каждый вопрос, то до его воплощения никто не доживет, – возразил я. – А первое правило любой войны – как можно больше узнать о противнике. Этим мы сейчас и займемся.

По моему сигналу ребята вытолкнули вперед пленника и вытащили из его рта кляп.

– Как вы смеете обращаться так с иностранным подданным? Это же дипломатический инцидент! – возмутился Лудицкий.

– А как они вчера обращались с нами? – Я мог бы сказать больше, но не стал. – Кто у нас знает английский?

Язык я знал и сам. Но практики в последнее время было маловато, да и произношение…

– Я попробую, – из собравшейся вокруг толпы вышел Флейшман. – Что у него спросить?

«Фамилия, звание, номер части», – привычно всплыло в голове, однако вслух я сказал другое:

– Спроси, кто он такой? Что за корабли? Почему напали на нас? И предупреди: будет врать – повесим на ближайшем дереве.

Последнее я добавил, уловив смену настроения нашего пленника. Пестрый вид пассажиров и обилие женщин и детей говорили ему о нашей слабости. И я хотел, чтобы он четко уяснил: при всей нашей слабости сила никогда не будет на его стороне.

Флейшман бойко обратился к пленнику и выслушал его ответы. Надо сказать, что английский матроса звучал не лучше моего. Что в этом виновато: национальность или происхождение, сказать не могу.

– Зовут его Том Чизмен. Он матрос с фрегата «Гром и молния» из эскадры сэра Джейкоба Фрейна. Кстати, – добавил Флейшман, – имя этого сэра он произнес так, словно оно должно быть известно каждому. Кто-нибудь о нем слышал?

Таковых

среди нас не оказалось. Флейшман вновь перешел на английский, потом стал переводить:

– Том утверждает, что сэр Джейкоб – один из самых известных людей в Вест-Индии, и не знать о нем невозможно.

– Вест-Индия? – невольно вырвалось у Ярцева. – Какая еще, ядрен батон, Вест-Индия? От Биская до Вест-Индии не одна тысяча миль.

До остальных тоже потихоньку стал доходить смысл этих слов. Правда, в отличие от штурмана, о местонахождении Вест-Индии многие имели весьма слабое представление.

– Он клянется, что мы находимся в Вест-Индии, – переспросив, ошарашенно подтвердил Флейшман. – В районе Малых Антильских островов.

– К черту острова, потом разберемся! Узнай лучше, почему они ходят под парусами? Есть ли у них связь? Сколько людей? Есть ли более современное оружие? Почему они напали? В первую очередь нам надо решить проблемы безопасности. О прочем подумаем потом.

На этот раз Флейшман переговаривался с пленником особенно долго, то и дело переспрашивал, уточнял.

– Ничего не понимаю. Он почему-то убежден, что других судов, кроме парусных, не бывает. О радио и современном оружии понятия не имеет. Или он сумасшедший, или хочет свести с ума нас. Да, пока не забыл. На кораблях их больше тысячи человек. Но не знать элементарного… Подождите… – Флейшман торопливо задал еще один вопрос, получил ответ и долго изумленно молчал, прежде чем сообщить его нам. – Он говорит, что сейчас тысяча шестьсот девяносто второй год от Рождества Христова. Он готов поклясться в этом всеми святыми.

Тысяча шестьсот… И вдруг все встало на свои места. Я не столько умом, сколько сердцем понял, что все это правда, и таинственная эскадра сэра Фрейна явилась к нам из глубин трехвековой давности. Или мы, что гораздо точнее, провалились в прошлое. Объяснение было диким, абсурдным, фантастическим, но только оно увязывало в единое целое загадочное молчание эфира, отсутствие помощи, необитаемые острова, фрегаты, бригантины, кремневые ружья, сабли, дульнозарядные пушки, нападение без малейшего повода… Как и почему произошел перенос во времени целого корабля, теперь уже не имело значения. Насколько я знаю, наука отрицает возможность путешествий во времени, как когда-то отрицала вращение Земли. Нам же, невольным участникам и жертвам антинаучного явления, остается одно: научиться выживать задолго до рождения наших прадедов. Без привычной обстановки, без близких, без техники, без своей страны – одним словом, без всего.

Я вдруг ощутил себя крохотным беспомощным ребенком, заблудившимся в лесу, где каждый куст таит в себе что-то страшное. Того и гляди, выпрыгнет какое-нибудь чудовище, нападет и захочет сожрать, а свой верный деревянный меч я забыл дома, и в какой стороне тот дом, тоже забыл…

Я обвел взглядом лица товарищей по несчастью. Каких только выражений не было на них! Недоверие, недоумение, попытка понять, отчаяние, подкатывающаяся истерика, кое у кого неприкрытая тупость… Как и в первый вечер на берегу, эта мешанина эмоций грозила взорваться, обернуться хаосом, бессмысленным стихийным бунтом, после которого виновных уже не найти. Надо было подавить вспышку в зародыше, и я, не узнав свой внезапно севший голос, гаркнул то, что первым пришло на ум: