Командующий фронтом
Шрифт:
В один из дней в Сергеевский отряд пришел вооруженный парень и стал проситься в партизаны.
— Откуда идешь? — спросил Машков.
— От Шевченко.
— Плохо кормили?
— Мяса сколько хочешь, водки у каждого полная фляга, а толку никакого.
— Как тебя зовут?
— Иван Ефимович Ивашин.
— В нашем отряде присягу дают. Нарушишь — к стенке.
— Значит, здесь порядок.
Ивашина хорошо знали в шевченковском отряде. Он всегда ходил один в разведку. Как-то раз он заскочил верхом в Славянку к своей матери.
— Белые есть?
— Нет, — ответил, отвернувшись, мужик.
Ивашин поверил ему и проехал задами в глубь деревни. В кустах привязал коня, распустил полы тулупа, отстегнул кушак и повязался опояской. Потом перелез через изгородь и направился к дому. Подошел, открыл дверь и шагнул в комнату. На лавке под образами сидели два поручика, а третий, штабс-капитан, шагал из угла в угол. Ивашин вздрогнул, но податься назад было уже поздно.
— Тебе чего? — спросил сердито штабс-капитан.
— Подводчик я, ваше благородие, комендант прислал…
У дома кто-то застучал ногами, сбивая снег с валенок. Дверь, заскрипев на обледенелых завесках, широко распахнулась, и в дом вошла хозяйка, неся на коромыслах ведра.
Ивашин не успел подать знака, а хозяйка, увидев нежданного гостя, пошатнулась. Коромысло сползло, и ведра упали. Вода разлилась.
— Ивашин! — воскликнула она, сама того не желая.
Офицеры схватились за кобуры, но Ивашин наставил на них наган и крикнул:
— Сдавайтесь!
Поручики испуганно подняли руки, а штабс-капитан рванулся вперед. Ивашин нажал на курок, но револьвер дал осечку. Барабан поворачивался, а осечки продолжались. Офицеры бросились к Ивашину. Он выскочил из дому, добежал до изгороди и только перекинул ногу, как его задела пуля, и он упал на снег.
Раненого и избитого до полусмерти Ивашина привезли в Спасск и бросили в гарнизонный каземат. Ивашин лежал на холодном цементном полу, забившись в угол. Болели ноги, руки, голова, спина, но он не издал ни единого стона.
Тюремщик принес кружку кипятку и кусок хлеба.
Ивашин привстал и сказал:
— Отнеси другим, я есть не буду.
— А чего хочешь?
— Свободы.
— Не моя воля, голуба, но надежду не теряй. Дай мне, Полтинину, подумать, — многозначительно сказал тюремщик, оставил кипяток и вышел.
На другой день к камере подошли старик Ивашин с женой. Их привели, чтобы удостовериться в том, что арестованный на самом деле Ивашин. Старуха глянула в оконце с решетками и сквозь слезы позвала:
— Ванятка, сыночек…
Ивашин с трудом поднялся, увидел мать и, закусив нижнюю губу до крови, проговорил:
— Не плачьте, мамо!
Старуху сменил старик.
— Здорово, сын!
— Здорово, батько!
Глаза старика видели уже слабо, но и то они приметили окровавленного сына. Старик не заплакал, а с дрожью в голосе произнес:
— Сплоховал
— Наган подвел.
Мать снова заплакала.
— Цыть, Евдоха! — прикрикнул беззлобно старик.
Их увели, а Иван прислонился головой к каменной стене, опустился на колени и уснул.
С верховьев Иртыша дул колючий ветер. Весь день хлестал дождь. По правому берегу реки медленно двигался от Черемушек обоз, и промокшие до нитки люди, с трудом выворачивая сапоги из липкой грязи, шли рядом с лошадьми. Желто-бурая вода в Иртыше высоко поднялась, грозя выйти из берегов.
Последним в обозе шел Никандр Полтинин. Он через силу тащил ноги и думал: «Только бы дойти до города! Помоги, господи!» В бога Никандр не верил, но когда приходили тяжелые минуты, он, по привычке с детства, незаметно крестился и шептал про себя: «Господи, сохрани и помоги!»
Второй день тащился обоз на Омск. На возах — картошка для воинской части. В дороге возчикам рассказали, что в городе неразбериха, что красные снова одолели белых, но никто толком не знал, с чего и когда началось. Вот уже две недели, как белые с помощью мятежных чехословаков захватили власть и повесили пойманных коммунистов на телеграфных столбах. Куда ни поедешь — повсюду правительство. В Самаре министры поселились в гостинице, торгуют чем попало и вопят о спасении России. В Екатеринбурге — Уральское правительство, в Омске — Сибирское. Даже в Уфе появилась какая-то директория. Эсеры Авксентьев и Зензинов с кадетом Виноградовым и генералом Болдыревым объявили себя всероссийским Временным правительством, и при нем официальный представитель Антанты — английский генерал Нокс.
Никандр шел с обозом под видом возчика. Ему надо было пробраться в Омск и передать письмо учителю Лепетневу, а самому уйти в Сосновку к двоюродной сестре.
В городе обоз задержали. Какой-то вихрастый парень, щупая на возах мешки, весело орал:
— На партизанскую кухню!
Возчики свернули по указанию парня в какой-то переулок, а Полтинин незаметно отделился и ушел бродить по улицам. Лепетнева он нашел без труда. В сенях он снял с головы задубевший от дождя мешок, стянул с ног облипшие грязью дырявые сапоги и черные портянки и прошел в комнату. Комната сияла безукоризненной чистотой, сам Лепетнев, одетый в хорошо сшитый синий костюм, сидел за письменным столом и проверял ученические тетради.
Полтинин достал из потайного кармана в штанах письмо и подал Лепетневу. Тот небрежно прочитал его и спросил:
— Видели, что в городе творится?
— Видел.
— Понятно?
Никандра удивили лаконичные вопросы Лепетнева, и он в свою очередь хитро спросил:
— За какие деньги хлеб-то можно купить?
— За советские, голубчик! Сегодня рабочие с перешедшим на их сторону гарнизонным полком подняли восстание.
— А в Сосновку я пройду?
— Не знаю, голубчик. В городе вам скажут.