Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

Гергенрёдер Игорь Алексеевич

***

— Потрудитесь держать себя в рамках! — адресуясь к Ромееву, рассерженным гулким басом крикнул полковник, сытое, с увесистыми брылями лицо набрякло гневом; распекать он умел.

Роговский был в бешенстве и в растерянности от того, что сказал ему бывший агент сыска, и взглянул на полковника с благодарностью. Тот своим вмешательством помог ему не сорваться на проклятия, отчего в выигрыше оказался бы Ромеев. Министр подавил позыв вскочить с дивана и с пафосом обратился к Онуфриеву:

— Вы наблюдаете, Василий Ильич, одно из порождений

мерзостного дна расейской жизни. То, что может показаться смелостью, — всего лишь безудержное нахальство естественного, так сказать, органического хама. Его дерзость — только привычная роль, не играть которую он не может, потому что ничего другого у него попросту нет. Под этой личиной прячется существо, готовое за мзду вылизать чужой плевок! Алчность его такова, что порой заглушает в нём инстинкт самосохранения. Я уверен, он сейчас не думает о том, что его ждёт казнь. Он озабочен тем, как бы набить себе цену и продать нам подороже свои агентурные возможности.

Роговский смерил Володю взглядом, о каких говорят: полон высокомерной злобы и отвращения.

— Он уверен, что в силу кровавой, пока неудачной для нас войны мы не разрешим себе отказаться от его услуг, не позволим роскоши расплатиться с ним…

— Вероятно, — Евгений Фёдорович, некрасиво скашивая рот, усмехнулся, — теперь он уже понимает свой роковой просчёт… Сейчас вы увидите, — адресовался к Онуфриеву, — преображение подлеца. Слёзы искреннейшего раскаянья, мольбы…

Володя прервал:

— Не дождаться! — его голос стал въедливо–скрипучим: — Никому не дождаться, чтобы Ромеев фон Риббек, — выговорил чётко, с нажимом, — перед кем–то склонялся!

Дружинники схватили его за руки, он, не вырываясь, смотрел то на полковника, то на сидящего на диване.

— Моей матери, чтоб прожить, пришлось публичный дом содержать… Отец

мой — убойца сиречь убийца! Но мой род — не со дна–ааа! — протянул «а» экзальтированно, точно в религиозном воодушевлении. — Род мой — издалё–о–ока!

Он пытался запустить руку во внутренний карман пиджака, дружинники не давали. Наконец один, поймав кивок Роговского, полез сам Володе за пазуху, достал бумажник, раскрыл — на пол полетела журнальная картинка с видом

живописного замка. Парень, подняв её, подал министру.

— Вот в таком поместье родительском, в Германии, моя мать родилась… — с надрывом проговорил Ромеев, он так и тянулся к картинке. — Козни боковой родни — не теперь про них разъяснять — довели до того, что мать не получила наследства, отправлена была в Россию и, ради куска хлеба, должна была прибегнуть к нечистому промыслу…

Погибла она по правде–истине оттого, что спасала от пожара — но не амбар, а дом!

Про отца поясню также. Мой отец Андрей Сидорович, приёмный сын

чиновника Ромеева, несмотря на добро и ласку приютивших людей, стал

грабителем. Как тому должно было быть, в одну из ночей от своих же воров получил смертельные раны ножом…

— При таких жизненных оборотах, милостивый Евгений Фёдорович, — всеми силами старался не сорваться на крик Володя, — вы знаете, не мог я не жить в полной и доскональной обиде — но на кого-с?

Будь я привычный вам расейский обиженный человечек, то взаправду пришёл бы к эсерам с мстительной жаждой — подрубать столпы отринувшего общества, убивать министров, губернаторов… Тем более, вы знаете, можно было б не в метальщики бомб, а в сигнальщики пристроиться и вполне уцелеть после акта, и в радостях потом себе не отказать: партия–то была при деньгах несчитанных…

— Но я, — надменно произнёс Ромеев, — человек прирождённо не привычный!

10

Роговский едко улыбался. Он как бы «угощал» Онуфриева «фон Риббеком». Полковник стоял обочь стола, то почтительно взглядывая на министра, то — уничтожающе — на речистого арестанта.

— Я не к царю, не к обществу, — говорил тот, произнося слова «царь» и «общество» с неописуемым пренебрежением, — я к Создателю обратил мои вопросы обиды! Ты меня, спросил я Создателя, — наказал?

— И какой же вы услышали ответ? — ядовито зацепил Евгений Фёдорович.

— Я услышал — не буду сейчас всего поминать, — но через мои же мысли услышал: если я такой, какой я есть — с умом, с ловкостью, с богатыми чувствами, — и это всё понимаю — то уже по тому видно, что никак я Создателем не обижен, а щедро оделён. И спасибо Ему должен сказать!

Это моё спасибо Ему я повторять не устаю…

Почему послан я родиться в России — мыкать горе, терпеть от злобы и от низости? Не позволь Создатель соделаться козням против моей матери, рос бы я в богатом поместье германским барином. Хлебал бы суп из ягнёнка позолоченной ложкой…

— Супы из ягнёнка, господин фон Риббек, — с издёвкой перебил Роговский, — не числятся среди любимых блюд германских дворян!

Ромеев густо покраснел, нос, формой напоминавший картофелину, покрылся каплями пота. Роговский злорадно любовался сконфуженностью врага, один из дружинников издал горловой смешок.

— Ну… чего бы ни ел я, — потупившись, выдохнул Володя, — а рос бы в

процветании…

Уверенность к нему тут же возвратилась:

— И какой был бы от моего процветания интерес для Творца? Гораздо интереснее Ему и важнее, чтобы я существовал в России, так как нет во Вселенной другой страны, какая была б Ему интересна, как важна и интересна Ему Россия!

— Тогда почему бы, — с серьёзным видом, как бы перестав глумиться, сказал Евгений Фёдорович, — не сделать Ему вас попросту русским?

— Попросту?.. — Ромеев попытался локтями отстранить наседавших дружинников и расправить плечи. — Да потому что кому надо было быть — «попросту», тех Он и создал «попросту», и их, этих простых, по Расее -

миллионы!

Володя в почти истерическом подъёме выделил:

— А я — не такой, не–е–ет! Я — не расейский, не от Расеи я. А — послан в Россию! — он тщательно выговорил «Россию». — Послан из процветания, так как тем и превозносит Творец, что посылает отличаемых в свою Россию, чтобы служили ей с любовью, которая больше любви к процветанию.