Комедианты
Шрифт:
– Ладно, не горюйте, давайте вместе играть комедию, – сказал посол. – Возьмите мою сигару. Налейте себе чего-нибудь в баре. У меня хорошее виски. Может, и Папа-Док тоже только комедиант.
– Ну нет, – сказал Филипо. – Он настоящий. Чудовища всегда настоящие.
Посол продолжал:
– И нечего так уж сетовать на то, что мы комедианты, это благородная профессия. Правда, если бы мы были хорошими комедиантами, тогда у людей по крайней мере выработался бы приличный вкус. Но мы провалили свои роли, вот беда…
– Избави господи! – сказала Марта по-английски, словно обращаясь прямо ко мне. – Я не комедиантка. – Мы о ней забыли. Она заколотила кулаками по спинке дивана и закричала им уже по-французски: – Вы слишком много болтаете. И несете такую чепуху! А у моего мальчика только что была рвота. Вот, у меня еще руки пахнут. Он плакал, так ему было больно. Вы говорите, что играете роли. А я не играю роль. Я занимаюсь делом. Я подаю ему тазик. Даю аспирин. Я вытираю ему рот. Я беру его к себе в постель.
Она заплакала, не выходя из-за дивана.
– Послушай, дорогая… – смущенно сказал посол.
Я даже не мог к ней подойти или как следует на нее посмотреть: Хамит следил за мной с иронией и сочувствием. Я вспомнил, что мы спали на его простынях, – интересно, сам ли он их менял? Он знал не меньше интимных подробностей, чем собака проститутки.
– Вы нас всех пристыдили, – сказал Филипо.
Марта повернулась и вышла, но в дверях зацепилась каблуком за ковер, споткнулась и чуть не упала. Я пошел за ней и взял под руку. Я знал, что Хамит за мной следит, но посол, если что-нибудь и заметил, ловко это скрыл.
– Скажи Анхелу, что я поднимусь к нему попрощаться через полчаса, – сказал он.
Я притворил за собой дверь. Она сняла туфлю и стала прикреплять оторвавшийся каблук. Я взял у нее из рук туфлю.
– Тут ничего не сделаешь, – сказал я. – У тебя нет других?
– У меня их пар двадцать. Как ты думаешь, он знает?
– Может быть. Не уверен.
– А нам от этого будет легче?
– Не знаю.
– Может, тогда нам не придется играть комедию.
– Ты же сказала, что ты не играешь.
– Я хватила через край, да? Но весь этот разговор мне был противен. Все мы вдруг показались мелкими, никому не нужными нытиками. Может, мы и есть комедианты, но чему тут радоваться. Я по крайней мере что-то делаю, правда? Даже если это плохо. Я же не представлялась, будто не хочу тебя. И не представлялась, что люблю тебя, в первый вечер.
– А теперь ты меня любишь?
– Я люблю Анхела, – сказала она, словно защищаясь, и стала подниматься в одних чулках по широкой старомодной лестнице. Мы вошли в длинный коридор с нумерованными комнатами.
– У вас много комнат для беженцев.
– Да.
– Найди какую-нибудь комнату для нас. Сейчас.
– Слишком опасно.
– Не опаснее, чем в машине, и какое это
– «В моем собственном доме», – скажет он, точно так, как ты сказал бы: «В нашем „пежо“. Для мужчин всегда важна степень измены. Тебе было бы легче, не правда ли, если бы это происходило в чужом „кадиллаке“?
– Мы зря теряем время. Он дал нам всего полчаса.
– Ты обещал зайти к Анхелу.
– А потом?..
– Может быть. Не знаю. Дай подумать.
Она отворила третью по коридору дверь, и я очутился в комнате, в которую так не хотел входить: в их супружеской спальне. Обе кровати были двуспальные; их покрывала словно застилали всю комнату розовым ковром. В простенке стояло трюмо, в которое он мог наблюдать, как она готовится ко сну. Теперь, когда я почувствовал к нему симпатию, я думал, почему бы ему не нравиться и Марте. Он был толстый, но есть женщины, которые любят толстяков; любят ведь и горбунов, и одноногих. Он был собственник, но ведь есть женщины, которым нравится рабство.
Анхел сидел прямо, опершись на две розовые подушки; свинка не очень заметно раздула и без того пухлые щеки. Я сказал: «Ау!» Я не умею разговаривать с детьми. У него были карие невыразительные глаза южанина, как у отца, а не голубые арийские, как у висельника. У Марты были такие глаза.
– А я болен, – сказал он с оттенком морального превосходства.
– Вижу.
– Я сплю здесь с мамой. Папа спит рядом. Пока у меня не упадет температура. У меня сейчас…
– Во что это ты играешь? – перебил его я.
– В головоломки. – Он спросил Марту: – А внизу больше никого нет?
– Там мсье Хамит и Анри.
– Пусть они тоже придут…
– Может, у них еще не было свинки. Они побоятся заразы.
– А у мсье Брауна была свинка?
Марта замялась, и он сразу ее на этом поймал, как следователь на перекрестном допросе. Я ответил за нее:
– Была.
– А мсье Браун играет в карты? – спросил он с видимой непоследовательностью.
– Нет. То есть не знаю, – сказала она, словно боясь подвоха.
– Я не люблю играть в карты, – сказал я.
– А вот моя мама раньше любила. Чуть не каждый вечер уходила играть в карты, пока вы не уехали.
– Нам надо идти, – сказала она. – Папа через полчаса зайдет попрощаться с тобой.
Анхел протянул мне головоломку:
– Ну-ка, попробуйте.
Это был четырехугольный ящичек со стеклянной крышкой, где находились картинка с изображением клоуна, у которого вместо глаз были впадины, и два шарика ртути. Тряся ящичек, надо было вогнать шарики в пустые глазницы. Я вертел игрушку и так и сяк. Едва мне удавалось поймать один шарик, как, встряхнув ящиком, чтобы загнать другой, я упускал первый. Мальчишка на меня поглядывал с презрением и очень недоброжелательно.