Комедия положений
Шрифт:
Окончательный Сережин вердикт - в Лысьвенском водохранилище нету рыбы. А все россказни об изловленной рыбе с показами размеров (во!) и фантастических весов и количеств - всё это типичные охотничьи сказки. Слыхали мы такие!
Наконец, в четверг, 9-го потеплело, и мы с утра купались. Я нашел в воде блесну. Теперь мы купили катушку с леской и будем ловить карасей, щук и стерлядей на спиннинг.
В пятницу мы поехали в Кын. Дядя Паша был на покосе, и мы после обеда побежали туда. Попали на гребь. За два дня сгребли всё сено. Мы с Сережкой и гребли и таскали, а Сережка
В субботу мы вспоминали Катю. Не знаю, помогло ли ей это на экзамене?
А сегодня выходной, воскресение, праздник Петрова дня. Тетя Катя печет что-то вкусное, а Сережа покукарекал петухом и теперь изучает устройство русской печи.
До свидания. Крепко целую. Алексей и Сережа.
Анюта Павлова сдавала экзамены в Тимирязевский. Экзамены не были трудными для нее, за исключением последнего, русского языка, она была замечательно неграмотна от природы. Катеринка занималась с Павловой, и это была её единственная подготовка к предстоящему ей самой экзамену по литературе. Учительницы литературы всегда были довольны Катей, за школьное сочинение у нее была пятерка, и она на тройку во всяком случае рассчитывала.
Катя не возвращалась. Давно прошли все сроки, рассчитанные мною: 3 часа сорок минут дороги туда и обратно, ну час, ну полтора в Университете, скажут отметки и домой. Уехала в восемь утра, и вот уже и два часа, и три, и четыре.
День был выходной, возможно, воскресение, я сидела и вязала, и чем дольше Катя не возвращалась, тем быстрее я вязала.
Что-то случилось, и это что-то могла быть только двойка, иначе она не загуляла бы так, уже вернулась, зная, что я тревожусь, вернулась бы поскорее, чтобы поделиться со мной радостью.
Но её нет, значит, делиться нечем, значит двойка.
Было еще светло, когда повернулся ключ в замке, я отложила спицы, прислушалась. Стукнула дверь, легкие шаги и Катя на пороге. Лихорадочный румянец на щеках, темные круги под глазами, красные веки.
– Двойка?
– Да.
– Я уже поняла. А где была?
– Каталась на лодке с Анькой. Она как увидела двойку, сказала, что ей хочется меня укусить.
И уже на кухне Катя рассказала:
– У меня тринадцать синтаксических ошибок, я никогда так не писала.
– 13?
– Мама, я как увидела свое сочинение всё разодранное, исполосованное красным. Я даже и отспорить не пыталась. Столько не отспоришь.
Мы грустно посидели на кухне, я еще не веря в свершившееся, всё еще где-то на что-то надеясь, и жаль мне было потраченных дочкой усилий.
Все сроки вышли. Поступать в Московские институты было поздно. Армия моей дочке не грозила, и Катя смирились, как мне показалось. Сын моей сослуживицы, Сережка Аникин, которому я показала вступительные письменные контрольные по математике на мехмат, тоже решил туда поступать, сдал почти как Катя, только по устной математике у него было четыре, а не пять, зато по письменной четыре, в общем, тоже имел все шансы поступить и тоже завалил русский. Оба они писали по роману "Поднятая целина", Катину тему я не
Изменятся времена, и я прочитаю в журнале, что нет, и не может быть такого литературного направления, как социалистический реализм. Реализм и есть реализм, а если он социалистический, то возможно, уже и не реализм, а подтасовка фактов. Такая была подоплека этой статьи, о чем я тут же и передала Нине, матери Сережи.
– А я всегда это знала, - не удивляясь и не колеблясь, ответила Нина.
Спустя дня два, когда Алексей с Сергеем вернулись из Лысьвы, Катя сказала нам, что собралась поступать в Горький на мехмат, экзамены там были в августе.
Мы с Алешкой были в шоке.
– Дочечка, - уговаривала я Катю, - ну и зачем тебе Горький? Мы с отцом столько сил потратили, чтобы остаться здесь, возле столицы, чтобы вам не пришлось мыкаться по общагам, как нам, чтобы вы, дети, всегда были рядом, и вот ты вдруг едешь в какой-то там Горький. На будущий год поступишь, а сейчас поработаешь год.
– Не хочу, не хочу, не хочу работать. Я учиться хочу, можете вы это понять или нет, учиться.
И сдерживаемые все эти дни слезы обрушились водопадом.
И мы сдались. Алешка купил ей билет, и когда она стояла в дверях вагона, я ей сказала:
– Если тебе там не понравится, не оставайся только потому, что вот мы были против, а ты настояла и сейчас, если отступишься, то мы окажемся правы. Не обращай на это никакого внимания, возвращайся. Ты пойми, Катя, мы с отцом совершенно не готовы расстаться с тобой, нам трудно. Тебе ведь всего 17 лет.
Катеринка кивнула.
Поезд тронулся, перрон опустел, и мы остались на платформе одни, брошенные родители, а наша беспокойная, скандальная, но бесконечно любимая дочь ускакала искать в жизни какие-то свои пути.
Через день за Катеринкой уехал в Горький и Сережа Аникин.
А я и наш Сережка уехали в Батуми к маме, отдохнуть и повидаться.
Я звонила оттуда в Москву, интересовалась Катиными успехами, знала, что она получила по математике две четверки, а потом вдруг Алешка сказал мне:
– Встречай дочь, она приезжает в Батуми.
А на все расспросы отмахнулся, мол послезавтра сама расскажет.
И вот теперь батумский перрон, Катин вагон далеко от нас и мы с Сережкой бежим по платформе, а нам с подножки вагона машет рукой Катя в каком-то светлом, незнакомом платье.
Объятья, поцелуи, я незаметно смахиваю слезы.
Катя, вытащив чемодан из дверей вагона, тут же начинает тараторить. Её манера говорить напоминала мне осыпание иголок с засохшей новогодней елки: стоит себе елка и стоит, но чуть тронешь, и зашуршало, зашуршало, посыпалось...
Из этой кучи сухих иголок я выудила следующее:
Сдав математику на восемь баллов, Катя на экзамен по физике не пошла. Она надеялась получить девять баллов по математике и не сдавать русский, писать еще раз сочинение она была не в состоянии, и сбежала, забрав документы.