Комендантский час
Шрифт:
Ничего позитивного от разговора с непосредственным начальником ждать не приходилось. И хотя краснеть было не за что, оправдываться — вроде бы тоже, в груди снова нехорошо похолодело. Ладно хоть не кольнуло, а то бывали случаи, бывали. И далеко не всех после коротенькой беседы с господином Семеновым А. А. успевали откачать.
Хозяйский кабинет располагался в новом флигеле, недавно отстроенном, в окружении стекла и металла, и в принципе, однажды взглянув на местный интерьер, можно было не задаваться вопросом о могиле матери. Здесь все было точно таким же: жестким, холодным и стерильно-безжизненным,
— А, Стасик!
Произносил он мое имя примерно так: «Стасы-ык». Цедя сквозь зубы. Утешало лишь то, что тон его голоса звучал одинаково почти всегда, даже при общении с собственной, единственной и любимой дочерью.
А вообще, Фаню, как его называла Зоя Аркадьевна, искренне боялись все. Особенно те, кто в конце прошлого века дали ему прозвище «Семь на восемь». О том, что именно оно означало, никто из приближенных не распространялся, но ходили слухи, что именно таких размеров в итоге оказалась яма, куда скинули всех неудачников, пробовавших перейти Фане дорогу. И лично я не собирался выяснять, сколько в этой истории вымысла.
— Как жизнь молодая?
— Вашими заботами, Афанасий Аристархович. Идет.
— Вижу, что идет.
Лицо его никогда и ничего не выражало. Правда, если бы в прозрачных стылых глазах вдруг появилось какое-нибудь чувство, ситуацию это к лучшему изменило бы вряд ли.
— Я тебя ждал. Час назад.
Отчаянно хочется сглотнуть. Только нечего: во рту пересохло напрочь.
— Сереженьку за тобой посылал.
А у Сереженьки, конечно, рта нет, телефона тоже, и номер мой он в свой блокнот с обложкой из крокодильей кожи никогда не записывал?
— Сказал, нет тебя на месте.
Всегда этому поражался. Знает же прекрасно, что у меня места работы как такового нет. Офиса, в смысле. И даже маломальского кабинетика. Единственное «мое» место — спальное, а на дворе у нас сейчас совсем не ночь.
— Афанасий Аристархович, мне по делам нужно было отлучиться.
— На кладбище ты был, Стасик. С покойниками дела ведешь, что ли?
Был бы тут Сереженька, заржал бы аки жеребец. Еще бы, их вельможное сиятельство изволили шутку пошутить! А мне без разницы, что улыбаться, что на колени падать, поэтому стою и молчу. Преданно глядя в тяжелый двойной подбородок.
— Ну не бойсь, не бойсь, не обижу. У меня с мертвыми свои терки, у тебя — свои. Это я уважаю.
Что-то Фаня сегодня на редкость благодушен. Не к добру, ой не к добру…
— С Гургеном уже познакомился?
С Пургеном-то? А как же. «Алиса — это пудинг. Пудинг — это Алиса».
— Да, меня представили Гургену Вазгеновичу.
— Представили, говоришь? Хорошо, что не преставили.
Новая шутка, но репертуар все тот же. И холодно стало, кажется, уже не только груди, а еще и спине.
— Дела ему передашь.
— Какие дела, Афанасий Аристархович?
— Свои, не мои же. Откуда я знаю, что там у тебя? Сам соображай.
Я-то уже сообразил. Почти. Только верить не хочется.
— Гурген Вазгенович будет заниматься домом?
— Имением, —
— Я подготовлю бумаги, Афанасий Аристархович.
— А куда ж ты денешься? И смотри…
Еще одна угроза? Да мне и предыдущих хватает по горло.
— Можешь шибко не торопиться. Что я, зверь какой? Доделаешь все, как надо, и свободен.
— Я могу идти?
— Да иди уже. Только туда, где сегодня был… туда тебе пока рановато, я считаю. Уяснил?
Сглотнуть удалось только за дверью кабинета. И слюна оказалась горькой на вкус.
С «имением» Фаня если и перегибал палку, то на пару дюймов, не больше, потому что комплекс зданий, доставшийся ему в наследство от безвременно почивших соратников по совместному бизнесу, занимал целый квартал: между Косым каналом и Мойкой, от Михайловского переулка до Казарменного. Казармы, кстати, тоже имелись в наличии. Самые настоящие. Выстроенные некогда для личной гвардии, отделенные от генеральского дома глухой галереей, опоясывающей внутренний дворик. Вернее, дворище с остатками регулярного парка и широченной аллеей, подходящей прямо к парадному крыльцу. А вот уже от нее во все стороны лучами разбегались…
— Какого… Ма-ать!
Чудесный, только весной утрамбованный до нужной твердости песок, медленно, но верно покрывался мерзким серым киселем, лениво текущим из жерла бетономешалки. Стоящей на газоне. Прямо в розовом кусте.
— Нашальник опять маму поминает. Тоскует, — авторитетно объяснил копошащимся у вязкой лужи работникам их старшина. Или правильнее говорить: старейшина?
Хотя он, безусловно, был среди них самым старшим. Низенький, смуглый, неизменно улыбчивый уроженец какой-то из азиатских республик, откликающийся на имя Шамшат. Как его звали на самом деле, я мог только гадать, потому что соплеменники обращались к нему, используя родные эквиваленты слова «дядюшка», а кроме меня с этой ордой напрямую никто из носителей русского языка не общался.
— Вы что делаете?
— Дорога будет. Крепкая, ровная. Сухая будет.
Ну это еще бабушка надвое сказала. Да, даже моя. Если вспомнить прошлогоднее творчество Шамшата со товарищи, чего-чего, а сухости никак не случится. Особенно после очередного дождя.
— Кто велел бетонировать?
— Нашальник велел. Ты нашальник, он тоже нашальник. Новый будет, говорят.
И конечно, нового надо поскорее умаслить. Какую бы глупость ни придумал.
— Да вон он ходит, сам спроси, если не веришь.
Да уж, ходит… Катится, как колобок.
— Добрый день, Гурген Вазгенович.
— Какие-то проблемы, Станислав Валерьевич?
Надо же так уметь, чтобы обращаться к человеку по имени-отчеству, а звучало это как оскорбление… Талант. Несомненный.
— Вопрос. Один.
Брови встали домиком. Черным проволочным домиком.
— Я вас внимательно слушаю.
— Без бетона разве никак не обойтись? Нарушается же целостность всего ансамбля. Но это ладно, можно заретушировать… А дренажная система? Вы подумали, что станет с газоном?