Комик

Писемский Алексей Феофилактович

Дарья Ивановна насмешливо покачала головой:

– Почему же вы думаете, что моя? Неужели же вы находите, что я похожа на любовницу разбойника? Мне это досадно!

Матрена Матвевна взглянула на Аполлоса Михайлыча многозначительно.

– Фанечка, эту роль ты должна играть, - отнесся он к племяннице.

Но та, несмотря на любовь к искусству, на этот раз что-то сконфузилась.

– Я не сыграю, mon oncle, - произнесла она.

– Неправда, та bonne amie [24] , неправда!.. Матрена Матвевна, она ведь должна играть?

24

мой

друг (франц.).

– Она, непременно она... она молоденькая, хорошенькая, а мы все старухи, - решила вдова.

– Я, mon oncle, не умею играть драматических ролей.

– Никон Семеныч тебя научит, и я тебе слова два - три скажу.

– Я у вас буду учиться, mon oncle, - отвечала девушка.

Рагузов начал читать и прервал этот разговор. Наконец он кончил.

– Стало быть, поэма ваша, Никон Семеныч, должна будет идти отдельно от дивертисмана?

– Непременно!

– В таком случае надобно назвать ее драматической фантазией, - произнес Аполлос Михайлыч.

– Пожалуй, - отвечал трагик и встал.

– Ну-с, - отнесся Дилетаев к Дарье Ивановне, - теперь ваша очередь; во-первых - пропеть, а во-вторых - сыграть качучу для Фани на фортепьянах.

– У меня горло болит, Аполлос Михайлыч, - возразила она.

– Все равно-с, болит ли оно у вас, или нет, - мы этого не знаем, но просим, чтобы вы нам пропели.

– Спойте, Дарья Ивановна, дайте отдохнуть душе, - шепнул ей на ухо Мишель.

Дарья Ивановна встала и села за фортепьяно; голос ее был чрезвычайно звучен и довольно мягок: он поразил всех; один только Рымов, кажется, остался недоволен полученным впечатлением.

– Каково соловей-то наш заливается?
– отнесся к нему Юлий Карлыч.

– Она не понимает, что поет, - отвечал тот и отошел.

Никон Семеныч прослушал весь романс с необыкновенным восторгом.

– Madame, je vous supplie, faites moi l'honneur d'accepter un role dans ma piece. Vous avez tant de sentiments... J'arrangerai un petit air tout expres pour votre voix... [25]– отнесся он, от полноты чувств, к Дарье Ивановне на французском языке.

– Je n'ai jamais parle et chante sur la scene [26] , - отвечала та небрежно и отвернулась от трагика.

25

Сударыня, я вас умоляю оказать мне честь и взять роль в моей пьесе. В вас столько чувства... Я напишу небольшую арию специально для вашего голоса... (франц.).

26

Я никогда не играла и не пела на сцене (франц.).

– Прелесть! Чудо!
– говорил Аполлос Михайлыч, качая головою.

– Попросите, пожалуйста, чтобы Дарья Ивановна играла в моей пиесе; я напишу для них романс. Это будет очень эффектно, - обратился к хозяину трагик.

– Вряд ли станет она играть! Дай бог, чтобы что-нибудь пропела, отвечал Дилетаев.
– Мишель! Поди сюда!
– кликнул он племянника.
– Будет ли у нас Дарья Ивановна играть?

– Я почему знаю, спросите ее.

– Попроси ее, мой друг, участвовать.

– Что ж мне ее просить...

Я ничего у вас не понимаю, - проговорил Мишель и, отошед от дяди, опять заговорил с Дарьей Ивановной.

– Фанечка!
– начал хозяин.
– Что же твоя качуча?

– Сейчас начну, mon oncle, - ответила девушка и убежала в свою комнату за кастаньетами.

Дарья Ивановна, по просьбе Аполлоса Михайлыча, заиграла качучу; Фани начала танцевать. Нельзя сказать, чтобы все па ее были вполне отчетливы и грациозны; но зато во всех пассивных скачках, которыми исполнен этот танец, она была чрезвычайно энергична. Аполлос Михайлыч, Никон Семеныч, Матрена Матвевна и Юлий Карлыч хлопали ей беспрестанно; оставались равнодушными зрителями только комик, который сидел в углу и, казалось, ничего не видал, и судья, которому, должно быть, тоже не понравился испанский танец.

"Этакое нахальство: для девицы, кажется, и неприлично бы было; простая мужичка не согласится этак ломаться!" - сказал он про себя.

Качучею заключился вечер испытательного чтения. Общество снова возвратилось в гостиную; Аполлос Михайлыч еще долго рассуждал о театральном искусстве, и у него опять начался жаркий спор с Рагузовым, который до того забылся, что даже собственную комедию Дилетаева назвал пустяками. Аполлос Михайлыч после этого перестал с ним говорить. Комик раньше всех простился с хозяином, который обещался на другой же день прислать ему роль. Трагик уехал вскоре за ним. Дарью Ивановну поехал провожать Мишель. Фани принялась читать "Женитьбу". Матрена Матвеева очень долго сидела с хозяином в гостиной и о чем-то потихоньку разговаривала с ним. Все гости отправились, конечно, в экипажах; один только Рымов пошел пешком, повеся голову.

"Что это такое: где я был? Точно сумасшедший дом, - рассуждал он сам с собою, - что такое говорил этот господин: классическая комедия, Мольер не классик... единство содержания... "Женитьба" - фарс, черт знает что такое! Столпотворение какое-то вавилонское!.. Хорош же у них будет спектакль... и комедия хороша, нечего сказать. Вместо стихов - рубленая солома, но главное: каков виконт-то волокита, - тьфу ты, проклятые! Ничего подобного и не слыхивал! Видно, в самом деле старуха моя права; все это глупости, и глупости-то страшные! Или уж я очень одичал, так не понимаю ничего, - черт знает что такое?"

Пришед домой, он застал жену в постели, с повязанной головой. Рымов посмотрел на нее. Анна Сидоровна отвернулась.

– Аннушка! Что с тобой?
– спросил он, раздеваясь; но она не отвечала.

– За что ты сердишься? Что такое я сделал? Больна, что ли, ты?

– Да, - отвечала она.

– Что такое у тебя болит?

– Да вам зачем? Играйте там, дайте хоть умереть спокойно.

– Опять старые песни!

– Лучше бы к какой-нибудь поганой актрисе вашей отправились ночевать. Зачем меня пришли мучить?

– Тьфу ты, дура этакая! Лежи же, валяйся... терпения нет никакого!

– Что ж вы, подлец этакой, ругаетесь? Ступайте вон! Квартира моя разбойник! Еще убьете ночью, пожалуй.

Рымов плюнул и ушел в другую комнату, погасил свечу и лег на голом диване. Прошло часа два, но ни муж, ни жена не спали; по крайней мере так можно было заключить из того, что один кашлял, а другая потихоньку всхлипывала. Наконец, Анна Сидоровна встала и подошла к дверям комнаты, где лежал муж.

– Витя, ты спишь?
– начала она ласковым голосом.