Комик
Шрифт:
– Разумеется.
– В таком случае, слуга покорный, я решительно отказываюсь от всех словесных ролей, - отвечал Мишель.
– Нет, ты не можешь отказаться, если я этого хочу.
– Помилуйте, mon oncle! Вы захотите, чтобы я на канате плясал, возразил племянник, - так и должен я лезть на канат и сломать себе голову?
– И очень бы хорошо сделал, если бы в самом деле сломал и достал бы где-нибудь поисправнее!.. Как ты можешь не хотеть участвовать в том деле, в котором участвует все общество, в котором, наконец, участвуют твоя сестра и дядя?
– Что ж такое сестра и дядя?
– возразил Мишель.
–
– Вы можете сердиться, сколько вам угодно, а я не буду играть, - сказал молодой человек и ушел в залу.
– Дело в том, господа, - начал, поуспокоившись, хозяин, - нам недостает актера на главную роль - на Подколесина. Я вот третью ночь не сплю и все думаю об этом; намекнул было сначала на Харитонова, по наружности бы очень шел: толст, неуклюж, лицо такое дряблое - очень был бы хорош; нарочно даже в деревню к нему ездил, но неудача: третью неделю в водяной умирает. Хотел было напасть на учителя арифметики - тоже был бы приличен, - смирный, тихий, но отказывается, - говорит, что ничего не может сыграть, особенно в дамском обществе. Хотел было завербовать аптекаря, наружностию тоже подходит к роли и играть бы согласился с удовольствием, но, к несчастию, по-русски ужасно дурно говорит, да и от природы картав.
– Я знаю одного актера, - заговорил Юлий Карлыч, - только угодно ли будет вам его принять?
– Сделайте милость!.. Почему же не принять?
– возразил Аполлос Михайлыч.
– Слабость имеет большую: пьяница, говорят, и пьяница-то запойная.
– Что же он по крайней мере за человек?
– спросил хозяин.
– Человек он не важный, здесь в питейной конторе служит.
– Каким же образом вы узнали, что он хороший актер?
– Нынче летом у меня Саша из гимназии приезжал, так сказывал, что он где-то на вечере, подгуляв, что ли, читал им какое-то сочинение: так, говорит, уморил всех со смеху. Саша даже мне все его передразнивал.
– Нельзя ли мне как-нибудь показать его? Я бы испытал его на Подколесине.
– В этом-то и трудность, Аполлос Михайлыч, он ведет очень странную жизнь: или сидит дома около жены, которой, говорят, ужасно боится, или безобразно пьян.
– Господи боже мой, какое несчастие! По крайней мере можно ли его каким-нибудь образом вызвать из дому трезвого? Не целый же день он пьян.
– Вы напрасно, Юлий Карлыч, - вмешался в разговор Осип Касьяныч, даете Аполлосу Михайлычу такой совет. Вы, вероятно, говорите о Рымове? Помилуйте, я его знаю: он человек совершенно потерянный; я полагаю, что это даже будет неприлично и, вероятно, дамам неприятно.
– Как это сказать, Осип Касьяныч, - возразил хозяин, - что будет неприлично и неприятно дамам? В искусстве не должно существовать личностей.
– Как вам угодно, Аполлос Михайлыч, я сказал только мое мнение.
– Очень вам благодарен; но мы теперь рассуждаем не о том, что это за человек, а какой он актер.
– Актер превосходный, мне Сашенька сказывал, - подхватил Юлий Карлыч.
– Много ваш Сашенька понимает, - перебил Осип Касьяныч.
– Да я ничего и не говорю и сказал только свое мнение. Моего Сашеньку тут вам трогать нечего.
– Вас никто с вашим Сашенькой и не трогает, а говорят о Рымове
– Нет, Осип Касьяныч! При всем моем уважении к вам, я должен сказать, что вы говорите не дело. Наши дамы выше этих мелочей, - перебил хозяин.
– Как вам угодно, - отвечал судья, - ваше дело.
В залу, куда ушел молодой человек, вскоре за ним вышла и молодая дама.
– О чем вы мечтаете?
– спросила она, подходя к нему.
– Я не мечтаю, но взбешен на этого старого хрыча.
– Не сердитесь на него, он вас любит.
– Sacre Dieu! [19] Что мне в его любви?.. Помешался сам на театре и хочет всех сделать актерами. Очень весело учить какую-нибудь дрянь наизусть, пачкать лицо и тому подобные делать глупости.
– Что ж такое?
– Ничего, зато все общество будет вместе. На репетициях будет очень приятно: мы с вами будем сидеть, разговаривать, смеяться.
– Да, конечно, в таком случае это будет очень приятно, но я думал, что вы не захотите играть.
19
Проклятие! (франц.).
– Нет, отчего же не играть? Съезжаемся же на вечера. Роли, конечно, я не стану учить, а выйду да постою.
– Вам можно это делать, Дарья Ивановна; но меня он будет заставлять учить и ломаться.
– А вы не учите, выйдите, постойте, да и уйдите.
– Я с ним сделаю штуку. На репетициях буду, а как надобно будет играть, и притворюсь больным. Ах, только как я посмотрю, какая у вас здесь, против Петербурга, ужасная жизнь: ни воксалов, ни собраний, ни гуляньев, а только затевают какие-то дурацкие театры.
– Что делать! Провинция. Что нынче больше танцуют в Петербурге?
– Перед моим отъездом вошла в моду полька tremblante.
После этого разговора дама скоро уехала, а молодой человек ушел к себе в комнату.
Два собеседника Аполлоса Михайлыча, судья и Юлий Карлыч, несмотря на происшедшую между ними маленькую размолвку, вместе простились с хозяином, вместе вышли и даже сели в один экипаж.
– Ну, оттерпелся!
– произнес Осип Касьяныч.
– Дает же бог этаким скотам состояние, - продолжал он, - вместо того чтобы тешить общество приличным образом, давать бы, при этаких средствах, обеды, вечера картежные, так нет, точно белены объелся: театр играть вздумал; эких актеров нашел; а поди откажись, так еще неприятность какую-нибудь сделает. Вот сегодня надо было у Алмазова партию составить, - вот тебе и партия, просидел на дурацком вечере, да и только... Обоих бы их с Рагузовым на одну осину, проклятых, повесить; тот хоть по крайней мере сам благует, а этот еще других ломаться заставляет на его потеху. Удивительно, какое скотство!
– Уж не говорите лучше, Осип Касьяныч, - произнес Юлий Карлыч, - вон у меня жена больна; письмо надобно было писать, а что делать - просидел вечер.
– Ну, уж и вы-то хороши с вашим смешным характером: актера там ему приискали - какого-то пьяницу. Я молил бога, чтобы и те-то разбежались, а вы еще новых отыскиваете.
– Нельзя, почтеннейший, ей-богу, нельзя! Войдите вы в мое положение! На прошлой неделе занял у него триста рублей: вы сами вот говорите, что нельзя отказаться, потому что неприятности станет делать.