Комментарии: Заметки о современной литературе
Шрифт:
Возникает ли, однако, от соединения этих более или менее автобиографических рассказов в одну книгу некое новое, романное качество? Нет.
Роман предполагает четко структурированное повествование, сюжетную линию, фабулу, героя, взаимодействующих с ним персонажей. Можно написать и роман в рассказах (таков лермонтовский «Герой нашего времени»). Вполне возможно сделать роман и на фактах биографии Прилепина. Она картинно-богатая, и, видимо, Прилепин сознательно строит ее по законам художественного текста. Не случайно в современных СМИ он фигурирует не только и даже не столько как писатель, сколько как ньюсмейкер (приходится употребить ненавидимое мною слово). Попробуйте в любой поисковой системе набрать
Нельзя сказать, чтобы Прилепин не мог совладать с романным материалом – написал же он роман «Санькя» с вполне отчетливой фабулой и совершенно оригинальным, новым героем, – хотя провалов в этом романе хватает. Но рассказы Прилепина – возможно, вполне сознательно – аморфны, в них главное не движение сюжета, а чувство, ощущение, настроение. И эта их аморфность и фрагментарность, их монотонная жизнерадостность становятся особенно заметны, когда они собраны вместе.
Книгу предваряет предисловие Дмитрия Быкова – щедрое, восторженное, безоглядное, избыточное. Это очень симпатичная черта Быкова – любоваться чужими текстами, радоваться чужим удачам, так резко контрастирующая с куда более привычной в литературной среде «надменной улыбкой», которой полагается встречать коллегу и конкурента.
Но Быков мало того что сам яркий писатель, он еще и профессионально судящий о литературе критик, и критическая добросовестность не дает ему возможности пройти мимо слишком очевидных качеств сборника. То он отметит, что перед нами «собранье пестрых глав, каждая из которых даже в отдельности не выглядит законченным текстом», принимаясь выискивать в них скрытый сюжет, то заметит, что «способность выстроить крепкий сюжет или поставить великий вопрос» – это не обязательно признак большого писателя. Что ж получается в остатке? Что признак большого писателя – его энергетика, чрезмерность, жизнелюбие и жизнестойкость? Все эти качества Прилепин демонстрирует в изобилии.
Да, сегодня, в эпоху депрессивной литературы, эта бьющая через край радость жизни, это ощущение полноты бытия подкупают.
«Теплый, безумный, живой, вижу сплошное счастье», как сказано в одном из стихотворений. Хотя ощущение «сплошного счастья» способно принимать парадоксальные формы. «Нежность к миру переполняла меня настолько, что я решил устроиться в Иностранный легион, наемником. <...> Я хорошо стрелял и допускал возможность стрельбы куда угодно, тем более в другой стране». А вот другая фраза: «"Ногой ударю... Сейчас я ударю его по голени, в кость", – решил я, улыбаясь счастливо».
Каким-то образом «нежность к миру» и ощущение «сплошного счастья» сочетаются у героя Прилепина с брутальной потребностью самоутверждаться путем стрельбы куда угодно и готовностью ударить неугодного ногой. Что ж, культ счастья, здоровья, силы не так уж редко соседствует с идеей такой переделки мира, чтобы в нем туго пришлось всем, кто не отвечает этим меркам. Пути к счастливому сверхчеловеку предлагались разные. Я же слишком хорошо помню литературного героя эпохи государственного оптимизма, испытывающего нежность к миру пополам с классовой ненавистью, чтобы безоглядно очаровываться этими парадоксальными сочетаниями.
Новый мир, 2007, № 12
ФИЛОЛОГИЯ
В начале восьмидесятых, еще до Горбачева, Костя Черный, мой давний коллега и приятель, забежал в «Литературную газету», откуда он давно уже ушел в издательство «Советская энциклопедия», чтобы показать словник затевающегося издания – биографического словаря «Русские писатели. 1800–1917». Незадолго до того назначенный заведующим редакцией литературы и языка, он выглядел разом усталым и оживленным. В свое время я отговаривала его уходить из «Литературки», где мы вместе, собственно, и составляли ее историко-литературный отдел: обаятельный, артистичный, широко эрудированный, но уж слишком непунктуальный, Костя, казалось мне, мало подходит для словарной работы, требующей собранности и некоторой педантичности.
Однако работа в «Советской энциклопедии» его сильно изменила. Новый же проект он ощущал как дело жизни. Шутил, что на старости лет сможет смотреть на все тома словаря с чувством удовлетворения: не зря, мол, прошла жизнь, а что поставить на книжную полку, останься он в «Литературке»? Трогательно хвастался, что словарь будет максимально свободен от идеологии, а марксистскому подходу к литературе объявлен бойкот. Я скептически улыбалась: так вам и позволит начальство всю эту вольницу. Костя парировал: в редколлегии академик Лихачев, Лотман, Вацуро, Манн, Тименчик, Туниманов, Чудаков – весь цвет филологической науки. И вообще, мол, проектов такого масштаба филология не знала. Я поддразнивала: почему ж не знала, у вас ведь был предшественник – Венгеров. Ты знаешь, чем его проект закончился?
Костя, конечно, знал. «Критико-биографический словарь русских писателей и ученых» Венгеров довел только до буквы В, при том что выпустил шесть томов за период с 1897 по 1904 год, потом спасовал перед тяжестью задач и начал выпускать сборники биографических материалов, расположенные вне алфавита (которым, впрочем, для исследователя-филолога цены нет; эти выпуски стояли в открытом доступе в научном зале Ленинки и были донельзя затрепаны от частого использования). В условиях войны и революции Венгеров попробовал сделать хотя бы краткий словарь – но и тот оборвался на букве П.
Но судьба венгеровского замысла Константина Михайловича Черного мало смущала: великий пушкинист и библиограф действовал сначала в одиночку, только потом сумел привлечь других ученых, а тут – весь цвет филологии к услугам редакции.
Энтузиазм моего бывшего коллеги заражал. Для такого проекта хотелось и поработать. Да Костя, собственно, за этим и пришел – склонить меня и В. В. Радзишевского к сотрудничеству. Мне он предложил написать в словарь статью о Гаршине (я как раз закончила книгу о нем) и выбрать из словника столько имен, сколько я пожелаю (оказалось, впрочем, что самые лакомые имена уже разобраны). Я отметила шесть-семь имен писателей второго-третьего ряда, примерно столько же выбрал Радзишевский. Дальновидный Костя посоветовал мне начать со статьи о Гаршине.
Казалось, нет ничего проще, чем скроить из готовой книги словарную статью. Сделала я ее быстро. Переделывать пришлось три раза, подгоняя под редакционный стандарт. Потом – отвечать на бесконечные вопросы редакторов, перепроверять даты, факты, цитаты, реагировать на замечания рецензентов, доказывая, что именно твоя трактовка событий опирается на факты, а общепринятая точка зрения не более чем красивый миф (речь шла, в частности, о реакции Гаршина на казнь Млодецкого, покушавшегося на Лорис-Меликова: согласно героической интеллигентской легенде, Гаршин явился к Лорис-Меликову просить о милосердии к неудачливому террористу и сошел с ума, когда министр его обманул, – но, увы, факты упрямо свидетельствуют: приступ маниакально-депрессивного психоза начался куда раньше, чем состоялся легендарный визит).