Коммодор Хорнблауэр
Шрифт:
— Последнее орудие батареи, — прокомментировал Эссен, — наверное, они подорвали его усиленным зарядом.
Он направил в темноту подзорную трубу.
— Взгляните на их главный лагерь, — добавил губернатор через минуту, — обратите внимание на огни костров. Они вроде бы горят ярко, но…
Хорнблауэр внимательно вгляделся в отдаленные ряды бивуачных костров, тускло мерцающих в ночи. Он повел подзорной трубой из конца в конец линии, пытаясь охватить ее всю. Ему показалось, что по крайней мере один из огней замигал и погас, но полной уверенности в этом не было. Глаза слезились от холода и напряжения, а пока он протирал их, Эссен с треском
— Костры гаснут, — сказал он. Я в этом уверен, а ведь в такую ночь ни один солдат не позволил бы своему костру погаснуть. Клаузевиц, готовьте своих солдат к атаке. Дибич…
Губернатор начал раздавать приказы. Хорнблауэру на мгновение стало жаль русских солдат, скученных в промерзших траншеях, удрученных полученным отпором и потерями, которым теперь снова приказывали идти в атаку туда, где их, вероятно, ожидала таящаяся в ночи опасность. Внезапный порыв ледяного ветра пронизал его до костей, несмотря на плащ, в который он был закутан.
— Вот вы где, сэр, — неожиданно произнес голос Брауна над самым его ухом, — Я принес вам одеяло. Давайте завернем вас в него, а поверх натянем плащ. А вот и ваши перчатки, сэр.
Ловко, несмотря на темноту, Браун обмотал его одеялом, так, что одетый поверх плащ удерживал его концы на плечах. При дневном свете это, конечно, будет выглядеть фантастически, но, к счастью, пока было все еще темно. Хорнблауэр продрог и притоптывал ногами, пытаясь немного согреть их.
— Клаузевиц, ваши солдаты хоть когда-нибудь пойдут в атаку? — рычал Эссен, — сколько сейчас времени? Час ночи? Пошлите кого-нибудь к командиру бригады и передайте, что я выгоню его со службы, если он немедленно не двинет своих солдат в наступление.
После долгого, леденящего душу ожидания, они заметили в темноте несколько крошечных вспышек пламени — мушкетные выстрелы во второй линии траншей.
— Ха! — воскликнул Эссен.
Пришлось еще довольно долго ждать, прежде чем пришли первые донесения. Наступающие нашли первую линию траншей покинутой, за исключением нескольких пикетов. Теперь русские среди тьмы и снега продвигались вперед, к главному лагерю.
— Значит, они ушли, — сказал Эссен, — приготовьте кавалерию к рейду за два часа до рассвета. Утром я достану их арьергард, а зетем двину через реку все войска. А сейчас, ради всего святого, стакан чаю!
Греясь у костра, разложенного прямо на каменном полу церкви, попивая горячий чай сквозь все еще постукивающие от холода зубы, Хорнблауэр поглядывал вокруг на этих железных людей, которые, казалось, не испытывали ни усталости, ни холода. Он же слишком замерз и, к тому же, слишком устал, чтобы воспользоваться возможностью отдохнуть пару часов на охапках соломы, которые были разбросаны за высоким алтарем. Эссен же вулканически храпел, пока адьютант не разбудил его.
Когда к дверям церкви привели для них лошадей, снаружи все еще было темно и еще холодне, чем обычно.
— Лучше уж я поеду с вами, сэр, — проговорил Браун, — я достал себе лошадь.
Хонблауэр не имел понятия, как Браун это сделал, учитывая трудности с языком. Хорнблауэр предполагал, что Браун научился ездить верхом в те невероятно далекие дни, проведенные в Смоллбридже. Кавалькада медленно двинулась во тьме к пригородам Митау; лошади скользили и спотыкались в снегу. Хорнблауэр поймал себя на том, что, даже сев в седло, с удовольствием оставил бы на себе одеяло — сереющий рассвет был необыкновенно морозным.
— Дибич настиг их арьергард, — сказал Эссен, — это хорошо!
Когда они подъезжали к брошенной линии осадных работ, света было уже достаточно, чтобы увидеть, что окрестности обезлюдели. Они могли заглянуть в брошенные траншеи; здесь же были батареи с разбитыми орудиями, стволы которых пьяно торчали из амбразур. Вот мертвая лошадь, лешащая на спине, с заметенным снегом животом, из которого к серому небу торчат застывшие ноги. А вот и главный лагерь, длинные ряды маленьких хибарок, по большей части в два-три фута высотой, с угасшими остатками костров, уже занесенными снегом. Снаружи одной из хижин, которая была побольше остальных, лежал солдат в серой шинели французской армии. Он лежал ничком и был еще жив — они заметили, что его ноги судорожно подергиваются.
— Неужели здесь был бой? — озадаченно пробормотал Эссен; следов крови нигде не было видно.
Кто-то спешился и перевернул француза; его лицо было покрыто багрово-красными язвами, а открытые глаза уже ничего не видели.
— Держитесь подальше, — вдруг крикнул один из адьютантов, — это чума!
Все отскочили подальше от умирающего человека и лишь позже поняли, что чума была повсюду вокруг. Одна из хибар была забита метвецами, в другой стонали умирающие. Эссен пустил своего жеребца в карьер и вся группа ускакала прочь.
— Чума есть уже и в наших рядах, — сказал Эссен Хорнблауэру, — в дивизии Кладова ещё два дня назад был десяток заболевших.
Этот первый переход отступающей вражеской армии действительно добивал слабых. Мертвые, больные и умирающие солдаты — вот след, который оставляли за собой французы, несмотря на то, что вооруженных столкновений здесь не было — Дибич, во главе преследующих их сил двигался по дороге на Митау и сейчас находился далеко слева, там, где время от времени громыхали пушки. Когда наконец кавалькада достигла места, где след отступающей армии выходил на большую дорогу, им начали попадаться следы схваток; мертвые и раненные солдаты — русские, французы и немцы, — там, где русский авангард столкнулся с арьергардом Макдональда. Затем они нагнали русскую колонну, упорно шагающую по дороге, и проскакали вдоль ее бесконечных рядов. Одна дивизия, а вслед за ней — другая; солдаты, придавленные тяжелогруженными ранцами и амуницией, шли молча, прилагая все силы, чтобы двигаться так быстро, как только могли их нести усталые ноги. Эти последние десять миль сильно отличались от начала похода.
— Макдональду удалось отступить быстро, — заметил Клаузевиц, — за счет того, что он бросил пушки и раненных. Интересно, долго ли он сможет сохранять такой темп?
Хорнблауэр не собирался вступать в дискуссию. Тряска в седле сделала его ко всему безразличным, несмотря на усталость и общее чувство дискомфорта. Но теперь он сможет доложить своему правительству, что следовал за отступающей в Германию армией Макдональда, по крайней мере, на протяжении одного перехода; будет лучше, если этих переходов будет два или три. Было и кое-что еще. Он хотел встретиться с пруссаками, даже если это будет последним, что удастся ему сделать в жизни — было странно ощущать, что это действительно может стать последним его деянием. У него кружилась голова и ему было приятно сознание того, что Браун был рядом, среди верховых ординарцев.