Коммунист
Шрифт:
Тетя Лена поскребла дверь.
— Сеня? — позвала. Внутри затихли.
Тетя Лена отправилась искать слесаря, чтобы вскрыл замок.
2
Едет-едет поезд из Москвы в Окунев. То есть, как едет.
Час едет, десять стоит. Дорога на Окунев небезопасна и чем дальше от Москвы, тем страшнее. Несколько раз паровоз обстреливали. Неизвестно от кого, неизвестно зачем, просто среди ночи прилетала из темноты пуля. А наутро пассажиры ходили по коридору и косились на круглую дырку с паутинкой трещин по краям в
— Товарищ Борисов, а товарищ Борисов?
Сеня смотрел в окно. Не слышал. А вернее, не помнил о том, что это он — товарищ Борисов.
— Ну товарищ Борисов!
Сеня вздрогнул, повернулся к Забеле.
— Я Борисов, чего тебе?
— Вы Ленина видели?
С козырей зашел Забеля, с главного вопроса.
Но отвечать надо, иначе выглядит подозрительно. И тут же Сеня подумал о том, что настоящий уполномоченный мог бы отвечать на эти вопросы своего помощника-охранника, а мог бы и не отвечать. Ну мало ли, занята голова важными государственными мыслями. А он должен отвечать. И отвечать правильно.
— Видел, — односложно ответил Сеня.
— И какой он?
— Маленький и картавит.
Сеня Ленина не видел, но слышал разговоры от тех, кто видел. Сейчас Забеля будет возмущаться, скажет, что Ленин не может быть маленький, он непременно великан двух метров в высоты, с голосом зычным, таким, что пробирает до печенок.
Но у Забеля ответ принял и выкатил следующий вопрос.
— Почему рабочие европейских стран так медлят с революцией?
Хороший вопрос. Может быть, потому, что они уже пробовали революцию и им не понравилось?
Что такое революция для европейца? Гильотина на площади, баррикады в переулках. И мокрая от крови мостовая. И мертвые дети, лежащие на улицах. Может быть, их пугают эта картины? Почему же нас они не пугают? Почему мы вдруг стали такими нечувствительными к горю и смерти?
— Рабочие европейских стран привыкли к рабскому подчинению, им нужен пример и помощь интернационального пролетариата.
— Это мы можем, — со знанием дела кивнул Забеля.
Уж конечно. Научить кого-то тому, что мы сами не умеем — это мы завсегда пожалуйста.
— Чем продналог лучше продразверстки?
— Продналог в отличие от продразверстки позволяет крестьянам планировать хозяйственную деятельность на год, — объяснил Сеня. А это знание откуда выскочило? Из каких глубин памяти? Тоже слышал где-то в разговоре? Прочел в газете?
— А вот еще вопрос…
— Вот что Забеля. Ты мне вопросы задавал, а теперь я тебя буду спрашивать. Скажи-ка ты мне, Забеля, как ты понимаешь нашу с тобой задачу в городе Окуневе.
Задачу свою и Борисова Забеля понимал четко.
— Обеспечить бесперебойную поставку продовольствия в Москву.
— А то, что продналог введен весной, то есть тогда, когда у крестьян нет урожая, а только семенное зерно — это как?
Забеля ничуть не смутился. Понятное дело, испытывает его товарищ уполномоченный.
— А это, знаете, наверху виднее. Небось, припрятали мужички сколько-то
— Хватит, — согласился товарищ Борисов, — конечно, хватит, не может не хватить.
У крестьян закрома безразмерные.
— А ты, Забеля, сам-то откуда?
— Архангельские мы, — заулыбался Забеля, — вожегодская губерния. Деревня…
Да на кой ляд мне твоя деревня? Сеня смотрел на обветренное лицо Забели. Если снять с него эту шинельку, да надеть крестьянский зипун, да дать в руку косу — и будет тот самый мужичок, о бессознательности которого он сейчас так безапелляционно рассуждает.
3
Утомленный идейными разговорами, на одной из остановок Сеня сошел с поезда. Протолкался между спекулянтами и провожающими, пошел гулять по городу. Городок небольшой, провинциальный.
— Не отстать бы нам, товарищ Борисов!
— Не отстанем!
Забеля брел за Сеней, крутил головой — то на девушку засмотрится, то на резные наличники. И потерял Сеню из виду.
А Сеня оглянулся и огородами побежал к реке. Прошел по набережной, потом переулками и… вышел обратно к поезду и столкнулся лицом к лицу с Забелей.
— Воздухом дышал, — буркнул в ответ на вопрос Забели, купил в привокзальном киоске местную газету «Красный Север» и вернулся в купе.
4
Читая газету, Сеня видел все шулерские уловки новой власти. Все ее нехитрые хитрости, на которые могли купиться только очень недалекие, темные и забитые люди. Но он видел и другое — мощь и энергию, которая как будто прорывала насквозь желтоватый газетный лист. Никак нельзя было не поддаться этой энергии. Нельзя было не впустить ее в свое сердце.
Именно тогда, в том самом купе, под стук колес и шорох газеты, началось превращение московского вора Сени Жука в сильного, умного и уверенного в своей миссии коммуниста Борисова.
5
— Товарищ Борисов, расскажите о себе.
— Лучше ты, Забеля, расскажи про себя.
— А что про меня рассказывать? История моя обыкновенная.
История у него была и впрямь самая что ни на есть обыкновенная. Родился в деревне Наволок на юге Архангельской губернии. Про это Борисов уже знал. Отец его воевал в Германскую, дошел до Рейна. Привез с войны трофейную швейную машинку «Зингер». Обшивал все окрестные деревни. Жил не то чтобы богато, а все-таки был зажиточен. Поэтому, когда пришла пора жечь барские поместья, за неимением оных пришла деревенская беднота к Забеле-старшему. Пришли мужички, а сами смущаются, мнутся у дверей. Однако вывели его за баню, поставили в крапиву, собрались вроде как кончать его. Но он дядька головастый и языкастый, как-то отбрехался, отпустили его с миром. Единственное, предупредили — сей же час уходи из деревни и не возвращайся. Ну, делать нечего, ушел Леонид Забеля в сторону Архангельска, имея в планах податься в работники, а как все успокоится — вернуться домой.