Комната Джованни
Шрифт:
Деревья становились зеленее. Сена вздулась, и над ней плыла коричневатая зимняя дымка. Появились рыбаки. Джованни правильно говорил про них: улов им не важен, важно быть при деле. Букинисты на quais приободрились и ждали хорошей погоды, а вместе с ней праздных прохожих, которые будут рыться в потрепанных книжках, и туристов, которые скупят у них множество цветных гравюр, чтобы увезти их в Соединенные Штаты или в Данию. Девушки и их спутники стали разъезжать на велосипедах. На исходе ночи мы с Джованни иногда видели, как они оставляют их на набережных до следующей прогулки. В это время Джованни как раз лишился места
С каждым утром солнце становилось все ярче, небо выше, а простирающаяся перед нами Сена окутывалась легким весенним туманом надежды.
Закутанные зимой букинисты одевались все легче и легче, отчего их фигуры вроде бы претерпевали бесконечную и удивительную метаморфозу. В окнах, распахнутых на набережную, и в переулках, сновали маляры – их приглашали белить комнаты. Женщины в сыроварнях, сняв синие свитера, закатывали по локоть рукава, обнажая мускулистые руки. Хлеб в булочных казался теплым и свежим, как никогда. Малыши-школьники скинули пелерины, и их коленки больше не багровели от холода. Все вроде и болтать стали больше на этом замечательном и неистовом языке, который иногда напоминает мне звуки струнных инструментов, но всегда неизменно ассоциируется с превратностями любви и неизбежной агонией долгой и бурной страсти.
Но у Гийома мы завтракали редко, он меня недолюбливал. Обычно я украдкой поджидал Джованни у дверей бара, пока он не закончит уборку и не переоденется. Потом мы, как правило, прощались и уходили. Эта независимость породила своеобразное отношение к нам завсегдатаев бара, этакую смесь оскорбительного покровительства, зависти и скрытой неприязни. Однако они не смели разговаривать с нами «по-свойски», как с равными, и злились от того, что им приходится насиловать себя и вести себя с нами так, как нам хотелось бы. Но больше всего их бесило другое: столько усилий приходилось затрачивать попусту, просто из любопытства. От этого они лишь острее чувствовали свою ненужность, хоть и одурманивали себя наркотиками болтовни и тешились презрением друг к другу и мечтой о реванше.
После завтрака и недолгой прогулки мы добирались до дома и сразу же заваливались спать, потому что едва держались на ногах от усталости. Варили кофе, иногда пили его с коньяком, . сидели на постели, разговаривали и курили. Нам казалось, что мы еще столько не сказали друг другу. Или это казалось Джованни?
Но даже в те минуты, когда я пылко и нежно ласкал Джованни, а он с той же нежностью ласкал меня, я чего-то не договаривал, я все же не отдавался ему до конца. Ведь прожив с ним целый месяц, я так и не рассказал ему о Хелле. Разговор этот зашел только потому, что из ее писем стало ясно, что со дня на день она вернется в Париж.
– А что это она одна путешествует по Испании? – спросил Джованни.
– Любит путешествовать, – ответил я. – Дудки! – сказал он. – Путешествовать никто не любит, а женщины подавно. Тут, наверняка, есть другая причина. – И он многозначительно
– Чего же ей бояться? – сказал я, а про себя подумал: «Вполне может быть».
Джованни рассмеялся.
– Нет, я абсолютно не понимаю американцев, – сказал он.
– Я не вижу тут ничего непонятного. Ведь мы не женаты, и ты это знаешь.
– Но она твоя любовница? – спросил Джованни.
– Да.
– Она все еще твоя любовница?
Я удивленно посмотрел на него и сказал: – Конечно.
– Так, – продолжал Джованни, – вот я и не понимаю, почему ты в Париже, а она мотается по Испании?
И тут он спохватился:
– А сколько ей лет?
– На два года моложе меня, – сказал я, не спуская с него глаз, – А какая разница?
– Она замужем, в смысле, муж у нее какой-нибудь есть? Я рассмеялся. Он рассмеялся тоже. – Ясно, нет.
– Я просто думал, что она намного старше тебя, – сказал он, – что у нее есть где-то муж, от которого ей иногда приходится уезжать, чтобы проваландаться с тобой. Вот это было бы здорово! Такие женщины иногда страшно заняты и, как правило, у них водятся деньжата. Вот если бы такая женщина поехала в Испанию, она, наверняка, привезла бы тебе потрясающий подарок. А молоденькая девушка, которая одна болтается в чужой стране, – это не по мне. Я бы на твоем месте нашел другую любовницу.
Мне это показалось более чем забавным, и я не смог удержаться от смеха.
– А у тебя есть любовница? – спросил я его.
– Сейчас нет, – ответил он, – но, вполне вероятно, когда-нибудь снова появится. Он насупил брови, но улыбнулся. – И потом, теперь я не очень-то увлекаюсь женщинами, даже не знаю, почему, а было время… Может, я еще к этому вернусь.
Он пожал плечами.
– Может, все потому, что с женщинами не оберешься хлопот, а в теперешнем положении они мне ни к чему. Et puis… Он осекся.
Я хотел сказать, что, по-моему, он нашел довольно странный способ избавиться от этих хлопот, но, помолчав, осторожно заметил:
– Ты, кажется, не очень высокого мнения о женщинах?
– Женщины! О них, слава Богу, нет никакой нужды иметь мнение. Женщины вроде омута. Затягивают тебя, а потом предательски бросают, и потом сам знаешь, они, как омут, бывают бездонными, а бывает – омут с виду, а на самом деле – мелкий брод. И грязными они тоже бывают. Джованни замолчал.
– Ты, наверное, прав. Я, действительно, их не очень люблю. Конечно, это мне не мешало спать со многими и любить то одну, то другую, но обычно в этой любви участвовало только мое тело.
Но от этого чувствуешь себя очень одиноко, – сказал я неожиданно для самого себя.
Джованни от меня тоже такого не ожидал. Он посмотрел на меня и легонько потрепал меня по щеке.
– Конечно, – сказал он и добавил, – когда я говорю о женщинах, то вовсе не хочу быть mиchant. Я очень уважаю внутренний мир женщин, их напряженную духовную жизнь, этим они очень отличаются от мужчин.
– Женщинам вряд ли понравилось бы это твое замечание, – сказал я.
– Брось ты, – ответил Джованни, – эти непонятные женщины носятся со своими дурацкими идеями и думают, что у них мужской интеллект. Quelle rigolade!. Их надо избить до полусмерти, тогда до них дойдет, кто правит этим миром.