Комната в отеле «Летящий дракон»
Шрифт:
Он продолжал:
— Пятнадцатого августа в моем клеронвильском доме, в Нормандии, должно собраться множество друзей, с которыми, полагаю, вам небезынтересно было бы свести знакомство. Я буду счастлив, если уговорю вас приехать.
Я, разумеется, сердечно поблагодарил маркиза за гостеприимство.
— В настоящее время, — продолжал он, — я, по понятным причинам, не могу принимать друзей в Париже. Надеюсь, однако, что вы любезно сообщите мне адрес вашей гостиницы; тогда вы убедитесь, что и в отсутствие маркиза д'Армонвиля месье Дроквиль не забудет вас и, возможно, окажется чем-нибудь полезен.
Выразив самую искреннюю признательность,
— На случай же, если вам понадобится месье Дроквиль, — добавил он, — связь между нами не будет прерываться; я устрою так, что вы всегда легко сможете меня найти.
Я был весьма польщен: маркиз, что называется, проникся ко мне расположением. Такие симпатии, возникающие с первого взгляда, нередко перерастают потом в продолжительную дружбу. Впрочем, было не исключено, что маркиз просто счел благоразумным задобрить человека, ставшего невольным, пусть даже ни в чем не разобравшимся, свидетелем политической интриги.
Тепло попрощавшись со мною, он вошел в гостиницу и направился вверх по лестнице.
Я остался на крыльце. С минуту еще меня занимал этот новый знакомец, однако удивительные глаза, волнующий голос и весь восхитительный образ прекрасной дамы, завладевшей моим воображением, вскоре вытеснили его совершенно. И вновь глядел я на мудрый лик луны, и, сойдя по ступенькам, мечтательно бродил по мостовой между домами и какими-то неясными предметами самых причудливых и сказочных очертаний.
Через несколько времени я опять оказался во дворе гостиницы. Здесь было короткое затишье. Суматоха, царившая всего час или два назад, сменилась тишиною, двор был пуст, не считая стоявших тут и там экипажей. Возможно, слуги ужинали. Я был рад уединению; никто не помешал мне разыскать посеребренную луною карету моей прекрасной дамы. Я вышагивал вокруг нее в глубокой задумчивости и выглядел, вероятно, глупым и сентиментальным, как, впрочем, все молодые люди в подобных обстоятельствах. Шторы на окнах были опущены; дверцы, по-видимому, заперты. Каждая деталь ясно виднелась под ярким светом луны, и резкие черные тени от колес, осей и рессор лежали на земле. Я стоял перед начертанным на дверце гербом, который уже изучал прежде, при дневном свете. Часто ли задерживался на нем ее взор? Я словно забылся волшебным сном. Внезапно над самым моим ухом раздался грубый голос.
— Красный аист! Замечательная птичка, нечего сказать! Хищная, прожорливая; кто зазевается, того и сцапает. Да и красная вдобавок, кроваво-красная! Ха! Ха! Подходящая эмблемка!
Обернувшись, я увидел широкое, уродливое, полное злобы лицо, поразившее меня своею бледностью. Передо мною стоял высоченный, ростом не менее шести футов, французский офицер в полевой форме. Лоб и нос его пересекал глубокий шрам, придававший и без того отталкивающей физиономии совсем угрюмый и мрачный вид.
Офицер задрал голову, выпучил глаза и с глумливым смешком произнес:
— Я раз пристрелил аиста — исключительно ради забавы. Он беззаботно резвился в облаках, а я — пах! — из ружья! Дернув плечом, он злорадно расхохотался. И зарубите себе на носу: ежели человек слова, вроде меня, — а меня не проведешь, месье, я всю Европу прошел с солдатской палаткою, а то и, parbleu [5] , без палатки, — так вот, ежели такой человек решил раскрыть тайну, разоблачить преступника, поймать вора, насадить разбойника на шпагу — он в этом преуспеет, будьте уверены.
5
Черт возьми ( фр).
И яростно развернувшись на каблуках, он размашистым шагом прошел за ворота.
Глава V
Ужин в «Прекрасной звезде»
Воины французской армии, несомненно, пребывали тогда в самом мрачном расположении духа, и менее всего на их любезность могли рассчитывать англичане. Было, однако, совершенно ясно, что столь язвительная речь адресовалась именно графскому гербу, а вовсе не мне. У мертвенно бледного офицера явно были какие-то старые счеты с графом, и удалился он в неподдельном бешенстве.
Всякий испытывает неприятное потрясение, когда, вообразив себя в полном одиночестве, дает волю своим чувствам и вдруг обнаруживает, что кривляется перед непрошенным зрителем. В моем случае досадность происшествия усугублялась безобразностью и, я бы сказал, непосредственной близостью соглядатая, поскольку, обернувшись, я столкнулся с ним буквально нос к носу. Полные ненависти и туманных угроз таинственные разглагольствования еще звучали в моих ушах. Во всяком случае, для усердной фантазии влюбленного появилась новая пища.
Однако пора уж было к ужину. Кто знает, вдруг обычная застольная болтовня прольет новый свет на предмет моих воздыханий?
Войдя в столовую, я окинул взглядом небольшое собрание, человек в тридцать, в надежде увидеть тех, кто интересовал меня больше всего.
Не так-то легко, думал я, уломать лакеев, и без того сбившихся с ног в этой суматохе, подавать еду в номера; так что многим — хочешь не хочешь — придется выбирать: ужин среди низших мира сего или голодная смерть…
Графа и его прекрасной спутницы я не увидел; но увидел маркиза д'Армонвиля, которого вовсе не рассчитывал встретить в столь людном месте. С многозначительной улыбкою он указал на стул подле себя. Я сел, маркиз был мне, видимо, рад и тут же начал беседу.
— Как я понимаю, вы впервые во Франции?
Я признал, что впервые, и он продолжал:
— Не сочтите меня чересчур любопытным или навязчивым; но, поверьте, Париж — опаснейшая из столиц для пылкого и благородного юноши, в особенности — попавшего сюда без наставника. И если рядом с вами нет мудрого, опытного советчика… — Тут он сделал паузу.
Я отвечал, что столь полезной дружбою не располагаю, зато имею при себе собственную мою голову, что в Англии я изрядно успел изучить человеческую природу и, по моему разумению, она имеет много сходного во всех частях света.
Маркиз с улыбкою покачал головой.
— Тем не менее, вы найдете и заметные различия, — сказал он. — Всякая нация бесспорно имеет собственные, одной только ей присущие особенности характера и мышления; равным образом и в преступном мире злодеяния носят вполне национальный характер. В Париже класс людей, живущих мошенничеством, в три-четыре раза многочисленнее, чем в Лондоне, и дела у них идут лучше; иные живут прямо-таки в роскоши. Они гораздо изобретательнее своих лондонских собратьев. В них больше вдохновения, фантазии, а в актерстве, которого явно недостает вашим соотечественникам, они просто не знают себе равных. Они вращаютя в высшем свете, даже диктуют в нем нравы. Многие из них живут игрою.