Комната
Шрифт:
— Ты слишком устал, чтобы слушать сказку? Ну хорошо. Спокойной ночи.
Комната погружается во тьму. Я сажусь.
— А как же клопы?
— Простыни чистые, и никаких клопов в них нет.
Я не вижу ее, но узнаю по голосу.
— Нет, хочу про клопа.
— Джек,
— Скажи, чтобы клоп не кусался.
— А, — говорит бабушка. — Ночь, скорее засыпай… Да, я всегда читала этот стишок, когда твоя Ма была…
— Прочитай его целиком.
— Ночь, скорее засыпай, клоп, малютку не кусай.
В комнату просачивается свет — это открывается дверь.
— Куда ты идешь? — Я вижу черный контур бабушкиной фигуры в дверях.
— Спущусь вниз, — отвечает она.
Я скатываюсь с матраса, он трясется.
— Я тоже.
— Нет, я иду смотреть свои передачи, они не для детей.
— Но ты сказала, что вы с дедушкой ляжете в кровать, а я буду спать рядом, на надувном матрасе.
— Мы еще не устали и ляжем попозже.
— Но ты же говорила, что очень устала.
— Я устала от… — Бабушка почти кричит. — Я еще не хочу спать, я хочу посмотреть телевизор и какое-то время ни о чем не думать.
— Ты можешь не думать здесь.
— Давай-ка ложись и закрывай глаза.
— Я не могу спать один.
— Эх ты, бедное создание, — говорит бабушка.
Почему это я бедное создание?
Она наклоняется над матрасом и касается моего лица. Я отстраняюсь.
— Я просто хочу закрыть тебе глаза.
— Ты будешь спать в постели. А я — на надувном матрасе.
Я слышу, как она переводит дыхание.
— Ну хорошо. Я прилягу к тебе на минуточку…
Я вижу ее тень на одеяле. Что-то со стуком падает на пол — это ее туфля.
— Хочешь,
— А?
— Песню на ночь.
Ма пела мне песни, но ее больше не будет. Она разбила себе голову об стол в комнате номер семь. Она приняла плохие таблетки, я думаю, она так устала от игры и так торопилась вернуться на небеса, что не стала ждать меня. Почему она не дождалась меня?
— Ты плачешь?
Я не отвечаю.
— Милый ты мой. Впрочем, лучше выплакать горе, чем держать его в себе.
Мне хочется пососать, мне безумно хочется пососать мамину грудь, я не могу без этого уснуть. Я сосу мамин зуб, это кусочек ее, ее клетки, коричневые, гнилые и прочные. Не знаю, зуб причинял ли ей боль, или, наоборот, она ему, но теперь они уже не могут причинить друг другу боль. А почему лучше выплакать горе, чем держать его в себе? Ма говорила, что мы будем свободны, но я совсем не чувствую себя свободным.
Бабушка тихо поет, я знаю эту песню, но она звучит совсем не так.
— Автобус колесами крутит…
— Нет, спасибо, — говорю я, и она замолкает.
Мы с Ма в море. Я запутался в ее волосах, я весь обвязан узлами и тону…
Это просто дурной сон. Так сказала бы Ма, если бы была здесь, но ее здесь нет. Я лежу и считаю — пять пальцев на ногах, пять пальцев на руках, пять пальцев на ногах — и по очереди шевелю каждым пальчиком. Я зову Ма про себя: «Ма! Ма! Ма!» — но не слышу ответа.
Когда начинает светать, я натягиваю одеяло на голову, чтобы продлить темноту. Я думаю, что так, наверное, чувствуешь себя, когда покидаешь мир. Вокруг меня ходят и шепчут:
— Джек? — Это бабушка около моего уха, но я переворачиваюсь на другой бок. — Как у тебя дела?
Я вспоминаю о манерах.
— Сегодня не на все сто процентов, спасибо. — Я говорю неразборчиво, потому что в мой язык вонзился зуб.
Когда она уходит, я сажусь и начинаю считать свои вещи, лежащие в сумке с Дорой: одежда, ботинки, кленовый ключик, поезд, дощечка для рисования, погремушка, сверкающее сердце, крокодил, камень, обезьянки, машинка и шесть книг. Шестая — это «Дилан-землекоп» из магазина.
Через много часов снова раздается вааа-вааа; это — телефон. Ко мне в комнату входит бабушка:
— Звонил доктор Клей и сказал, что состояние твоей Ма стабильное. Хорошо звучит, правда?