Компаньонка
Шрифт:
Если пойти в бар, обязательно нарвешься на того, кого видеть не хочется. Например, на дуру-богиню и ее старика-любовника. Все, завтра сойду с корабля. Найду какой-нибудь автобус, вернусь в Стамбул.
Тут же становится грустно. И это после того, как я навела такой порядок — увы, не в голове, а в столе и в шкафу. Собиралась вообще не покидать корабль до Лиссабона: мечтала увидеть белоснежный город Лиссабон… А оттуда махнуть до самой Америки — разумеется, на корабле побольше, чем этот. Что же делает сейчас девчонка? Неужели она не скучает по мне? Мы едва знакомы, но мне кажется, будто я знаю ее
Как в прошлый раз, под дверь кто-то пропихивает толстый лист бумаги. Беру его, затаив дыхание. Нарисовала на бумаге раненную в бок птицу. И приписала: «Можно войти? Пожалуйста!»
Жизнь всегда заставляет нас соглашаться на меньшее, нежели то, о чем мы мечтаем. Жизнь часто игнорирует наши желания, как методичная, бездушная, въедливая начальница. Эта девчонка — не такая, как все. Именно этого я ждала. А она постоянно повышает ставки в игре.
Открываю дверь — она ныряет в каюту. Пахнет растворителем, бензином, краской:
— Благодаря тебе я начала новую картину!
— Только не говори, о чем она, — улыбаюсь я.
— Не собираюсь, не беспокойся!
За окном чудесная ночь. Мне кажется, что она специально для нас.
— Давай возьмем одеяла, кружки с чаем, коньяк, шоколадок с миндалем и ляжем в шезлонги на палубе? Будем смотреть на звезды. Согласна?
— Согласна.
Она повязывает на голову зеленый платок и становится похожа на лесную феечку.
Ночь хороша, как я и говорила. Мы ложимся в шезлонги на палубе и натягиваем на себя одеяла. Попиваем чай (коньяка я налила очень мало), едим шоколадки. Отдаю половину своей плитки ей.
Я такая взрослая и опытная. А говорю о какой-то ерунде, лишь бы разговор опять не зашел о ее матери. Она не слушает, а рассматривает небо, море и звезды. Это мне на руку: я говорю много и подробно. Терпеть не могу рассказывать о себе. А от чужих воспоминаний тоже скучно.
— Представь себе огромные синие камни. Ярко-синего цвета. Это лазуриты. В Читрале такие продаются прямо на улице за гроши. Читрал — это городок такой, на севере Пакистана. Было время, когда я много путешествовала. Потому что много страдала. Хотела убежать от своих страданий и знала, что нет никакого иного лекарства, кроме времени. Поэтому колесила по миру, не могла пристанища себе найти — как птица без гнезда. Тогда я хотела купить себе такой камень… Ведь голубой цвет скрывает боль. А вот лиловый — мне кажется, что это цвет эгоистов. Он не допускает никакого другого, кроме себя. Ты знаешь, что я прозвала Мэри Джейн аметистовой?
Она не отвечает. Уснула под теплым одеялом. Я вспоминаю о старых ранах и о гостинице, в которой останавливалась в Читрале. «Гарден-Отель» был таким дешевым, что в нем даже не меняли постельное белье. Но я до сих пор благодарна тем грязным шерстяным одеялам, защищавшим меня от горного холода из разбитого окна.
За гостиницей располагался просторный сад, как и обещало ее название. Управлял гостиницей администратор по имени Hyp (что переводится «Свет»), мужчина с ясным лицом и светлой душой. Как-то утром я села на скамейку в саду, вытянула ноги и внезапно ощутила покой. Целых пять минут мне было невероятно хорошо…
Наверное, именно поэтому я сейчас вспоминаю Читрал. Часто ли за свою жизнь мы попадаем в такие места, где
Натягиваю одеяло до носа. Морской воздух действует — я засыпаю.
Просыпаюсь от чьего-то бормотания. Неподалеку парочка. Писатель со своим другом прижались к перилам и друг к другу. Шепчутся. Наши шезлонги далеко от них, в темноте. Нас не заметят.
Молодой любовник склонил кудрявую голову на грудь писателя, волосы развеваются, как у морского бога. Писатель гладит возлюбленного по голове большой белой рукой. Картина настолько завораживает, что я боюсь шевельнуться. Девочка заворочалась; высовывает голову из-под одеяла. Проснулась! Смотрит на них с ехидной усмешкой.
На юноше рубашка без ворота, пуговицы на груди. Писатель принимается расстегивать их одну за другой. (У меня бешено колотится сердце. Пожалуйста, пожалуйста, пусть девчонка не начнет шуметь!) Наконец, все пуговицы до пояса расстегнуты, рубашка развевается, как белый флаг. Худенькое белое тело юноши дрожит от ветра и вожделения. Писатель принимается целовать его. Любовник, закрыв глаза, запрокидывает голову и тихонько постанывает. Писатель, осыпая его мелкими поцелуями, движется ниже. Наконец сжимает его плоть руками. Юноша извивается от удовольствия, тихие стоны перешли в легкие вскрики. Писатель куда-то увлекает его за руку. Они исчезают. Я делаю глубокий вдох.
Девочка, повернувшись и глядя на мое раскрасневшееся лицо, язвит: «Надо же, какая случайность!», с этаким коротким смешком, свойственным только ей. Я все еще не пришла в себя. За всю жизнь не вспомню случая, чтобы я так завелась и смутилась. Только если во сне.
— Успокойся. Пытка окончилась.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты была свидетелем подобных сцен, — вру я. И тут же сознаю неискренность и неуместность этой фразы.
— Да брось ты. О сексе все известно с тех пор, как был написан «Любовник Леди Чаттерлей».
— Не очень-то задирай нос! Помни, хорошие художники обычно не очень известны.
Что со мной?
— Ты устала, — говорит она мягко, — тебе надо поспать.
Моя дорогая девочка хочет поменяться со мной ролями.
— Ты права. Давай пойдем по каютам.
Вернувшись к себе, надеваю длинную футболку и ложусь в кровать. Мне тридцать два года; а чем я отличаюсь от непослушного ребенка? Я так разволновалась, что, кажется, выдала какую-то тайну. А еще обвинила во всем девочку. Ох уж этот мой самоанализ. Обломки психологии… Психоанализ — отдельно, лечение — отдельно. Мне тридцать два года: столько же, сколько ее матери. При мысли об этом делается душно. Накрыв голову подушкой, пытаюсь забыть обо всем. Но ах, какая была сцена!
Пять
Просыпаюсь рано. Завтрак в ресторане до одиннадцати. Я завтракать не люблю: не голодная утром. И ту дурацкую еду, которую обычно подают на завтрак, тоже не люблю. Если это нормальный завтрак, с яичницей, тогда еще ладно. Еще я могу начать день, как тайцы: макаронами с кальмарами. Но только не рано утром.
На корабле подают континентальный завтрак. Терпеть не могу и его, и кислые физиономии поглощающих омлет! Надеваю майку, на ноги — шлепки, беру полотенце с жирафом и отправляюсь к бассейну.