Компас сердца. История о том, как обычный мальчик стал великим хирургом, разгадав тайны мозга и секреты сердца
Шрифт:
Анестезиолог следит за кровяным давлением пациента и содержанием кислорода, за уровнем его сознания и сердечным ритмом.
Хирургическая сестра занята инструментами и вспомогательными материалами, с тем чтобы все необходимое непременно было у меня под рукой. К шторкам прикреплен большой пакет: он свисает у мальчика под головой, собирая стекающую кровь и жидкость для промывания. К пакету крепится трубка, ведущая к большому аспирационному аппарату, который непрерывно измеряет количество поступившей в него жидкости, чтобы мы в любой момент могли узнать, сколько именно крови потерял пациент.
Мне
Мы не можем позволить себе думать о планах на следующий день, о больничных правилах, о своих детях или о домашних проблемах. Мы становимся сверхбдительными, полностью сосредотачиваясь только на операции, – это даже чем-то напоминает медитацию. Мы тренируем собственный разум, а разум, в свою очередь, тренирует тело.
В хорошей операционной бригаде все работают синхронно, и операция протекает на удивление плавно и ритмично. Наши тела и головы действуют сообща, словно нами руководит один большой коллективный разум.
Я удаляю последний кусочек опухоли, который прикреплен к одной из крупных эмиссарных вен, залегающих глубоко в тканях мозга. Кровеносная система задней черепной ямки невероятно развита, и мой ассистент непрерывно отсасывает жидкость, пока я аккуратно рассекаю остатки опухоли. Он отвлекается буквально на мгновение, и в это же мгновение отсос разрывает вену. На долю секунды все замирает.
А потом все выходит из-под контроля.
Кровь из разорванной вены заполняет полость резекции и начинает литься из вскрытой головы. Анестезиолог кричит, что кровяное давление быстро падает и он ничего не может поделать с потерей крови. Мне нужно зажать вену и остановить кровотечение, но она залита кровью, и я ничего не вижу. Моего отсоса недостаточно, чтобы справиться с кровотечением, а у ассистента руки трясутся так, что он ничем не в состоянии помочь.
– Полная остановка сердца! [1] – орет анестезиолог.
1
В отличие от фибрилляции (мелких неэффективных сокращений) это выражение означает отсутствие сокращений – асистолию, запустить сердце в этих условиях намного сложнее.
Он протискивается под операционный стол, потому что голова мальчика зафиксирована в стереотаксической раме лицом вниз и мы не можем перевернуть его на спину, так как задняя часть черепа вскрыта. Анестезиолог начинает выполнять непрямой массаж сердца, одной рукой сдавливая малышу грудь, а другой придерживая его за спину, – он делает все возможное, чтобы сердце забилось вновь. Кто-то наполняет огромные капельницы жидкостями.
Наша судьба – в наших руках, и я не готов смириться с тем, что четырехлетнему мальчику суждено умереть на операционном столе.
Первостепенная и самая важная задача сердца – качать кровь, но сейчас этот волшебный насос, без которого невозможна жизнедеятельность организма, остановился. Четырехлетний мальчик истекает кровью на столе прямо
Я отчаянно пытаюсь пережать вену, но ее никак не разглядеть через льющуюся кровь. Хотя голова мальчика и зафиксирована в одном положении, из-за массажа сердца она чуть шевелится. Операционная бригада, как и я, знает, что у нас мало времени. Анестезиолог поднимает на меня глаза, и я вижу в них страх: мы рискуем потерять этого ребенка. Сердечно-легочная реанимация сродни попытке завести машину с толкача на второй передаче – не очень надежный способ, особенно если учесть, что кровотечение так и не прекратилось. Мне приходится работать вслепую, и я решаюсь на то, что лежит за пределами здравого смысла, за пределами мастерства. Я начинаю делать то, чему научился десятилетия назад, – не в ординатуре, не в медицинском институте, а в подсобке магазинчика магии и волшебства посреди калифорнийской пустыни.
Я успокаиваю разум.
Я расслабляю тело.
Я представляю спрятанную от моего взора вену. Мысленным взором я вижу ее – пролегающую посреди других сосудов и нервов головного мозга. Я протягиваю к ней руку – вслепую, но четко осознавая: наш мир не ограничивается тем, что можно увидеть глазами, и каждый из нас способен сотворить нечто такое, что выходит за рамки привычных представлений. Я погружаю раскрытый зажим в лужицу крови, закрываю его и медленно убираю руку.
Кровотечение останавливается, а затем, словно издалека, я слышу, как кардиомонитор издает тихий сигнал. Поначалу он слабый, неуверенный, но постепенно становится отчетливым и ровным: сердце малыша возвращается к жизни.
Я чувствую, как мое собственное сердце начинает биться в такт с кардиомонитором.
Позже, в послеоперационной палате, я отдам матери моего маленького приятеля локоны, оставшиеся от его первой стрижки. А еще чуть позже он очнется от наркоза. С ним все будет хорошо. Уже через сорок восемь часов он сможет разговаривать и даже смеяться, и я скажу ему, что «гадкой штуки» больше нет.
Часть первая
В лавке чудес
1
Настоящее волшебство
День, когда я заметил, что у меня пропал большой палец, начался как любой другой день тех летних каникул (осенью мне предстояло пойти в восьмой класс). С утра до вечера я катался по городу на велосипеде, даже когда было настолько жарко, что металлический руль нагревался, словно конфорка. Я постоянно ощущал во рту вкус пыли, песка и сорняков, которым удалось одолеть жаркое солнце пустыни и выжить, например чамисы и кактусы. У моей семьи было мало денег, и я зачастую бывал голоден. Мне не нравилось голодать. Мне не нравилось быть бедным.