Комплекс Ди
Шрифт:
Он почувствовал себя козявкой, изувеченным комаром с помятыми крылышками и неуклюжими, длинными (длиннее, чем кажется со стороны) лапками коленками назад, которого стиснула рука Судьбы, и он, раздавленный, дрожащий, испускает дух. Мо сложил руки для молитвы, как его дед, но из уст вырвалась песенка, которую он часто слыхал, когда был маленьким, а с тех пор за многие годы ни разу не спел:
Мой папа директор в народной столовой, Его обвинили в хищенье талонов. Каких? На продукты, На масло и рис. МойПервые строчки Мо прошептал неслышно, как молитву, невнятным из-за «Хмельного духа» голосом. Но мало-помалу разошелся и стал выкрикивать слова так же громко и хрипло, как дрозд, который сидел на крыше дома напротив и отвечал ему. Голос его окреп, стал уверенным, в нем появился разухабистый задор. После первого куплета он пропел припев, протрубил губами «ту-ру-ру!» и весело засмеялся, услышав в собственном пении знакомые интонации кумира своего детства – соседского мальчишки по прозвищу Шпион. Он был сыном профессора анатомии, после перевоспитания стал главарем воровской шайки, а в семидесятых, когда ему было лет двадцать, сел в тюрьму за вооруженное ограбление банка. Это была любимая песенка Шпиона, он любил распевать ее во все горло, чтобы подразнить девчонок, насвистывать, спускаясь по лестнице или гуляя по двору, при этом он молодецки гикал, и шапка подпрыгивала на его взъерошенной шевелюре. Бедный Шпион! Он один умел так петь, подпуская легкие трели.
Закончив второй куплет душещипательным тремоло, Мо перешел к лихому припеву, и вся боль, вся тоска от неудач, все раскаяние в измене испарились вместе с мыслями о любителе девственниц судье Ди. Блатная песня заглушала и убаюкивала совесть. Но вдруг его пение прервали самым варварским образом! Сильные руки обхватили его сзади за ляжки. Мо дико закричал, небо в звездах пошатнулось, накренилось и перевернулось, а вышитые тапочки покойного мужа устремились в космос и вышли на орбиту как два небесных тела.
Крик аналитика зазвенел среди домов, к нему сочувственно присоединились дрозд и воробей. Снова пошел дождь. Капли застучали по оконному стеклу.
Оказалось, это Бальзамировщица напала на него сзади. Когда она вышла из ванной и увидела его стоящим на подоконнике, то приняла за своего мужа. Неслышно, чтобы не спугнуть, она подкралась к нему, а потом молниеносным броском схватила и рванула обратно, в комнату. Так, сцепившись, они покатились по полу.
Да уж, силы ей было не занимать. Не зря коллеги-мужчины считали ее непревзойденным мастером своего дела. Захлебываясь слезами, она затолкала Мо в стенной шкаф, захлопнула железные створки и навесила солидный замок.
Аналитик вопил, колотил в двери ногами, но тщетно.
– Клянусь, это ради твоего блага. Я не хочу, чтобы все повторилось, не хочу потом латать тебе череп, – твердо сказала Бальзамировщица.
Часть третья. Тропинка
1. Не проглоти мой зуб!
Через окно кассового зала железнодорожного вокзала в Чэнду Мо смотрел на убегающие вдаль и поблескивающие в мягком свете уходящего дня рельсы. Сквозь разбитые стекла и паутину пробивались янтарно-желтые лучи. Ржавая решетка отливала благородной зеленью старинной меди. «Достигает ли этот прекрасный чистый свет вышек женской тюрьмы, где томится Гора Старой Луны, а теперь еще и Бальзамировщица? И сколько, интересно, этих вышек? Четыре? По одной на каждой стене?
Вот уже четверть часа стоял он в очереди за билетом, пряча лицо под серым капюшоном. Рядом ругались две женщины, постепенно в свару вступили их родственники всех поколений. Гул голосов, рык громкоговорителей, запах пота, табачного пепла, лапши быстрого приготовления… Длинная очередь чуть сдвигается и опять надолго застывает в сонном дурмане.
За треснувшими стеклами потихоньку сгущаются и обнимают землю сумерки. Вдоль рельсов зажигаются сигнальные лампы и расплываются красными и зелеными туманными пятнышками, будто сказочные блуждающие огоньки. Мо же они напоминают мигалки полицейских машин, которые, должно быть, патрулируют сейчас город и ищут психоаналитика в очках, объявленного заклятым врагом судьи Ди.
«Не паникуй, не падай духом, – увещевал себя Мо. – Никто не будет тебя арестовывать в такой час. Все полицейские сидят за ужином».
И все же, стоило в дверях появиться человеку в полицейской форме, как у Мо задрожали поджилки. По мере того как страшный человек пробирался в толпе и приближался к нему, дрожь сменялась болезненной судорогой. Но полицейский, слава богу, на середине зала свернул в туалет.
Чем ближе к кассе, тем теснее сутолока и тем спокойнее чувствовал себя Мо, затиснутый в густую толчею. Какая-то женщина потеряла босоножку с рваным ремешком и дырявой подметкой. Наконец Мо хватается за никелированную решетку перед кассой.
– Один билет до Куньмина, – кричит он в окошко. – На сегодня, на поезд в 21 час.
– Не слышу, говорите громче! – надрывается в микрофон кассирша. – Куда вам ехать?
– В Куньмин!
Мо пытается схватиться за прут поближе к кассе, но не успевает – его относит толпой в сторону, он вновь проталкивается к окошку и выкрикивает название города. В конце концов ему уже не достается билета в спальный вагон, а только в общий жесткий, такой же, в каком он ехал месяц тому назад, когда у него украли чемодан фирмы «Делси».
Через несколько минут Мо, не снимая капюшона (в такое время года наряд довольно нелепый, придававший ему клоунский вид), ужинал инкогнито тут же на вокзале перед павильончиком фаст-фуд; собственно, это был простой ларек, такой же, как десятки других мелких торговых точек под пышными, высокими, в стиле советских пятидесятых годов аркадами, превращенными в полутемные торговые ряды. Съестные лавочки соседствовали с камерами хранения, сувенирными и газетными киосками, где продавались журналы с портретами китайских и зарубежных секс-символов на обложках.
Над столиком жужжала настырная муха.
Ни тарелки, ни миски тут не давали. В квадратной пластмассовой коробочке лежали кусочки холодного жареного цыпленка, ломтики кальмара, тоже холодные, обмазанные перечным соусом, и паровая лапша с растительным маслом. Стоило это недорого: пять юаней за все, включая стаканчик соевого молока. Дешевле, чем одна поездка в парижском метро. Практичная пища для неимущего беглеца. Однако цыпленок оказался совершенно безвкусным, просто несъедобным. Мо попробовал кусочек жареного кальмара – еще того не легче! Как ни старался, он не смог перекусить его – жесткий как камень и упругий как резина, он не поддавался зубам. По громкоговорителю передали объявление: разыскивался некий Мао – имя почти такое же, как у него. Кальмар наконец был раскушен, и Мо жевал его, как жвачку. И вдруг… «Что это?» Что-то не так у него во рту, что-то изменилось, он понял, что жизнь его вступила в новую фазу, которую будущий биограф назовет «посткальмаровой». Кажется, чего-то не хватает? Он стал методично ощупывать челюсти языком: так и есть, исчез передний зуб.