Комплекс Ди
Шрифт:
Бумажку он засовывает в носок, а для тяжести кладет туда же полупустой тюбик зубной пасты. Обматывает верх носка ниткой и затягивает как кошелек, а потом привязывает другую нитку, потолще и подлиннее, и проверяет ее зубами на крепость.
Громко пропетый отрывок арии из революционной оперы: «Пусть муж мой мало получает, зато идейно я чиста» – оповещает о запуске подъемного носка.
Сокамерник, стоящий у дверей и наблюдающий за коридором, кивает. Калмык с носком в руках залезает на плечи самого здорового в камере зэка, тот поднимает его на высоту окна, забранного такой плотной решеткой, что кулак не пройдет. Все же, действуя терпеливо и сноровисто,
Как марионеточник, Калмык заставляет носок двигаться мелкими рывками мимо окон четвертого этажа. Чья-то рука перехватывает его на ходу. Калмык ждет. Пальцы его замерли, он поет другую революционную арию:
Влюбленный коммунист – о диво! Снаружи лед, внутри огонь. Похож на прочный термос он.Носок на конце нитки дергается, как поплавок, – знак того, что послание прочитано, Калмык вытягивает удочку. В носке по-прежнему записка и тюбик. Он снова затягивает носок и методично, с размеренностью метронома забрасывает и держит его перед окнами третьего, второго этажа… Раз за разом. Вот снова клюнуло. Иной раз мешает ветер, носок раскачивается, описывает беспорядочные кривые, подобно воробью, который бьется в стекло. Или зацепляется (он нейлоновый) за прут решетки или бугорок на кирпичной стене так, что не отцепишь.
Проходит час. Подняв в очередной раз носок, Калмык находит в нем другую бумажку:
«Номер 9б 137 из камеры 251 знает такого человека. Сто юаней за адрес».
4. Старый Наблюдатель
Человек, прозванный Старым Наблюдателем, поднял хрустящий рентгеновский снимок и посмотрел его на свет. Рука у него грубая, иссохшая, с темной бугристой кожей, узловатыми, кривыми, похожими на древесные корни пальцами и широкими, срезанными под корень пепельно-серыми, с набившейся в трещины землей (или навозом?) ногтями.
При взгляде на белесые пятна, отпечатки костей Тропинки на негативе, лицо Старого Наблюдателя прояснилось. Мо не отрывал глаз от этого лица, от глубоких борозд, проведенных плугом старости, реденьких седых усов, тонких губ и сплющенного носа. Он ловил малейшее движение мускулов, беглый проблеск в глазах. Оба они сидели на стволе поваленного дерева на не просохнувшей после дождя поляне в зарослях бамбука, перед хижиной старца высоко в горах, в стороне от хоженых троп. Над дверями висела белая табличка с надписью: «Наблюдение за пометом панд из Бамбукового леса».
Старый травник продолжал изучать снимок, но взгляд его застыл, потерял всякое выражение. Рентгенограмма будущей звезды балета, которой, по словам ее приемного отца, предстояло выступать через десять дней на всекитайском конкурсе, трепетала на ветру. Ей вторил шелест бамбуковых листьев.
Мо вдруг похолодел – он заметил, что старец держит снимок перевернутым. Какой удар! Он вырвал из рук Наблюдателя снимок, перевернул его как следует и ткнул пальцем в головку берцовой кости.
Старец уставился на пленку все с тем же отсутствующим выражением, словно не замечая разницы.
– Как называется вот эта сломанная пополам большая кость? – дерзко спросил целителя Мо.
– Не знаю.
– Не смейтесь надо мной, прошу вас. Я пятнадцать часов трясся в автобусе, чтобы добраться сюда. А вы не знаете, что такое берцовая кость? – Нет, не знаю.
– Ваш бывший товарищ по заключению, номер 96 137.
– Что-то не припомню.
– Ну как же, номер 96 137! Осужденный пожизненно! Вы поставили ему условие: за то, что вы будете его лечить, его родные должны оплатить обучение в школе вашей дочери, которая жила в с матерью.
– Не помню ничего такого.
Когда Мо возвращался от Наблюдателя за пометом панд вниз, на дорогу, по которой дважды в день проходит автобус, хлынул ливень. Он укрылся под выступом скалы. И решил, поскольку было уже поздно и он промок до нитки, переночевать в общежитии для холостых рабочих фабрики по производству бамбуковой мебели.
Построенная в старинном, средневековом стиле фабрика располагалась неподалеку от Наблюдательного пункта, все здесь знали нелюдимого старика с запятнанным прошлым – он отсидел пять лет за попытку нелегально перейти границу. (Говорят, хотел вплавь сбежать в Гонконг после событий 1989 года, плыл по морю всю ночь, уже видел огни Гонконга, но его засекли и схватили.)
Мо узнал, что его работа заключалась в том, чтобы обходить леса, где жила последняя в округе панда. Этот зверь еще больше сторонится людей, чем старик, и никогда не показывается. Старик должен собирать его помет и отсылать начальству в центр, где делают анализы и устанавливают, нуждается ли животное в дополнительной пище или медицинской помощи.
Дождь прошел, но на шиферную крышу еще капало с деревьев. Позади общежития журчал ручей. Рабочие играли в карты. Мигали и отравляли воздух керосиновые лампы. Мо налил воду в побитый медный чайник и подвесил его над огнем устроенного прямо в полу очага. Огонь тихо потрескивал. Мо уснул, как охотничий пес, на деревянной лавке, рядом с посвистывающим чайником. Во сне он услышал старинное имя Вэй Лэ, при звуке которого возник роскошный дворец (Запретный город или стеклянный Дворец правосудия в Чэнду?) и одетый в золото император, дающий утреннюю аудиенцию министрам, воеводам и придворным. Вэй Лэ – лучший в стране знаток лошадей. Он достиг преклонного возраста и называет императору кандидатуру своего преемника, человека по имени Ма.
– Это гений, Ваше Величество, – говорит он. – Он разбирается в лошадях лучше меня. Более достойной замены нельзя и желать.
Император вызывает Ма в столицу, приказывает ему явиться и выбрать в императорских конюшнях лучшую лошадь из многих тысяч. Этот император – жестокий и капризный тиран. Для Ма (как две капли воды похожего на Старого Наблюдателя) ошибка равносильна гибели. Он идет в конюшни, осматривает лошадей и уверенно выбирает одну из них. Взглянув, кого он выбрал, император и весь двор разражаются смехом: мало того, что у лошади нет белой челки на лбу, означающей чистоту породы, но это вообще какая-то плохонькая, тощая кобыла. Император призывает Вэй Лэ и говорит ему:
– Как ты посмел обмануть меня, властелина всей страны? Ты заслуживаешь смерти. Человек, которого ты мне указал, не умеет отличить жеребца от кобылы!
Но Вэй Лэ просит разрешить ему перед казнью взглянуть на лошадь, которую выбрал Ма, а увидев ее, испускает вздох:
– Ма в самом деле гений. Я ему в подметки не гожусь, – говорит он императору.
И действительно, через два года после того, как император был убит во время народного восстания, новый правитель взял себе ту самую лошадь, и она оказалась лучшей во всей стране, способной покрывать тысячи ли за день, как сказочный крылатый конь.