Компромисс. Иностранка. Чемодан. Наши
Шрифт:
– Не читал, – говорю.
Нинуля вздрогнула и пошла обедать с коллегой Барабановым…
Возвращаясь с работы, я повстречал геолога Тищенко. Тищенко был, по обыкновению, с некрасивой девушкой.
– В Ханты-Мансийске свободно продается Кафка! – издали закричал он.
– Чудесно, – сказал я и, не оглядываясь, поспешил дальше.
– Ты куда? – обиженно спросил геолог.
– В Ханты-Мансийск, – говорю.
Через минуту я был дома. В коридоре на меня обрушился сосед-дошкольник Рома.
Рома обнял
– А мы с бабуленькой Кафку читали!
Я закричал и бросился прочь. Однако Рома крепко держал меня за ногу.
– Тебе понравилось? – спросил я.
– Более или менее, – ответил Рома.
– Может, ты что-нибудь путаешь, старик?
Тогда дошкольник вынес большую рваную книгу и прочел:
– РУФКИЕ НАРОДНЫЕ КАФКИ!
– Ты умный мальчик, – сказал я ему, – но чуточку шепелявый. Не подарить ли тебе ружье?
Так я и сделал…»
– Браво! – сказала Фрида Штейн.
Я заказал еще шампанского.
– Я знаю, – сказала Фрида, – что вы пишете новеллы. Могу я их прочесть? Они у вас при себе?
– При себе, – говорю, – у меня лишь те, которых еще нет.
– Браво! – сказала Фрида.
Я заказал еще шампанского…
Ночью мы стояли в чистом подъезде. Я хотел было поцеловать Фриду. Точнее говоря, заметно пошатнулся в ее сторону.
– Браво! – сказала Фрида Штейн. – Вы напились как свинья!
С тех пор она мне не звонила.
Дни тянулись серые и неразличимые, как воробьи за окнами. Как листья старых тополей в унылом нашем палисаднике. Сон, кефир, работа, произведения Золя. Я заболел и выздоровел. Приобрел телевизор в кредит.
Как-то раз около «Метрополя» я повстречал бывшего одноклассника Секина.
– Где ты работаешь? – спрашиваю.
– В одном НИИ.
– Деньги хорошие?
– Хорошие, – отвечает Секин, – но мало.
– Браво! – сказал я.
Мы поднялись в ресторан. Он заказал водки.
Выпили.
– Отчего ты грустный? – Секин коснулся моего рукава.
– У меня, – говорю, – комплекс неполноценности.
– Комплекс неполноценности у всех, – заверил Секин.
– И у тебя?
– И у меня в том числе. У меня комплекс твоей неполноценности.
– Браво! – сказал я.
Он заказал еще водки.
– Как там наши? – спросил я.
– Многие померли, – ответил Секин, – например, Шура Глянец. Глянец пошел купаться и нырнул. Да так и не вынырнул. Хотя прошло уже более года.
– А Миша Ракитин?
– Заканчивает аспирантуру.
– А Боря Зотов?
– Следователь.
– Ривкович?
– Хирург.
– А Лева Баранов? Помнишь Леву Баранова? Спортсмена, тимуровца, победителя всех олимпиад?
– Баранов в тюрьме. Баранов спекулировал шарфами. Полгода назад встречаю его на Садовой. Выходит Лева из Апраксина двора и спрашивает:
«Объясни мне, Секин, где логика?! Покупаю болгарское одеяло за тридцать
– Браво! – сказал я.
Он заказал еще водки…
Ночью я шел по улице, расталкивая дома. И вдруг очутился среди колонн Пушкинского театра. Любовники, бретеры, усачи прогуливались тут же. Они шуршали дакроновыми плащами, распространяя запах сигар. Неподалеку тускло поблескивали автомобили.
– Эй! – закричал я. – Кто вы?! Чем занимаетесь? Откуда у вас столько денег? Я тоже стремлюсь быть хозяином жизни! Научите меня! И познакомьте с Элиной Быстрицкой!..
– Ты кто? – спросили они без вызова.
– Да так, всего лишь Егоров, окончил матмех…
– Федя, – представился один.
– Володя.
– Толик.
– Я – протезист, – улыбнулся Толик. – Гнилые зубы – вот моя сфера.
– А я – закройщик, – сказал Володя, – и не более того. Экономно выкраивать гульфик – чему еще я мог бы тебя научить?!
– А я, – подмигнул Федя, – работаю в комиссионном магазине. Понадобятся импортные шмотки – звони.
– А как же машины? – спросил я.
– Какие машины?
– Автомобили? «Волги», «Лады», «Жигули»?
– При чем тут автомобили? – спросил Володя.
– Разве это не ваши автомобили?
– К сожалению, нет, – ответил Толик.
– А чьи же? Чьи же?
– Пес их знает, – откликнулся Федя, – чужие. Они всегда здесь стоят. Эпоха такая. Двадцатый век…
Задыхаясь, я бежал к своему дому. Господи! Торговец, стоматолог и портной! И этим людям я завидовал всю жизнь! Но про автомобили они, конечно, соврали! Разумеется, соврали! А может быть, и нет!..
Я взбежал по темной лестнице. Во мраке были скуповато рассыпаны зеленые кошачьи глаза. Пугая кошек, я рванулся к двери. Отворил ее французским ключом. На телефонном столике лежал продолговатый голубой конверт.
Какому-то Егорову, подумал я. Везет же человеку! Есть же такие счастливчики, баловни фортуны! О! Но ведь это я – Егоров! Я и есть! Я самый!..
Я разорвал конверт и прочел:
«Вы нехороший, нехороший, нехороший, нехороший, нехороший!
Фрида Штейн
P. S. Перечитайте Гюнтера де Бройна, и вы разгадаете мое сердце.
Ф. Штейн
P. P. S. Кто-то забыл у меня в подъезде сатиновые нарукавники.
Ф. Ш.»
Что все это значит?! – думал я. Торговец, стоматолог и портной! Какой-то нехороший Егоров! Какие-то сатиновые нарукавники! Но ведь это я – Егоров! Мои нарукавники! Я нехороший!.. А при чем здесь Лев Толстой? Что еще за Лев Толстой?! Ах да, мне же нужно перечитать Льва Толстого! И еще – Гюнтера де Бройна! Вот с завтрашнего дня и начну…