Комсомолец 2
Шрифт:
— Готово, — сообщил он.
Уселся на широкий подоконник рядом с нами — ждать начала экзамена.
Нежина со мной сегодня снова не поздоровалась.
Королева кивнула Славе и Паше, поприветствовала Пимочкину, Фролович и Боброву.
Меня Альбина словно не заметила.
Первый экзамен в новой жизни не казался мне чем-то особенным. Я не испытывал перед ним волнения: в высоком уровне своих знаний не сомневался (если не сдам я — не сдаст никто из нашей группы), хитрых вопросов профессора не боялся.
Сдавать физику в первых рядах никто не рвался. Не хотели идти раньше других даже те, кто рассчитывал получить хорошие оценки. Студенты побаивались предстоящего действа, предпочитали услышать от других отзывы об экзамене, чтобы подготовиться к возможным неожиданностям. С высоты своего опыта я видел их ошибку. И не собирался её повторять. Не сомневался, что Славкины приготовления хорошо повлияли на утренний настрой профессора. А человек в хорошем настроении не станет портить его и другим. Особенно — без веской причины. Причины испортить мне утро я не видел. Потому преспокойно вошёл в аудиторию в составе первой группы из пятерых первокурсников.
Красная скатерть на столе смотрелась бодро и празднично. Стоявший на ней зелёный сифон напомнил о ёлке и о новогоднем застолье. Клубы табачного дыма неторопливо поднимались к потолку, превращались там в полупрозрачный шлейф и устремлялись к открытой форточке. Профессор курил папиросу, листал газету. Он поднял на нас рассеянный взгляд, молча указал на кучку листов бумаги — экзаменационные «билеты». Сидевший рядом с ним молодой доцент разразился приветственной и ободряющей речью в наш адрес. Профессор не взглянул в его сторону, будто доцент был всего лишь привычным предметом мебели. Постучал по столу — показал, куда нам сложить зачётки. Вновь уткнулся в газетную страницу.
Я пропустил к преподавательскому столу самых нетерпеливых. Те потели от волнения, шумно пыхтели, копались в стопке билетов, словно подозревали: простейшие вопросы спрятаны внизу кучи. Мне вспомнилось, что я когда-то поступал так же — когда сдавал первые сессии. Потом попривык к экзаменам. И волновался разве что на защите дипломной работы (да и то, не сильно: не сомневался, что сделал и сделаю всё правильно). Повода переживать сейчас по-прежнему не видел. Как и смысла искать «лёгкий билет»: ни один из экзаменационных вопросов не вызывал у меня затруднений. Доцент ехидно усмехался, наблюдая за нами. Профессор затушил сигарету, перевернул страницу. Краем глаза проследил за тем, как я снял со стопки верхний лист.
— Готов отвечать, — заявил я.
— Даже не посмотришь на вопросы? — спросил доцент.
Профессор поднял на меня глаза.
— Билет номер девять, — сказал я. — Вопросы помню. Как и ответы.
— Присаживайтесь, студент… Усик.
Преподаватель указал на стул, отодвинул газету в сторону. Посмотрел мне в глаза. Кивнул — не мне, а каким-то своим мыслям.
— Что-то мне подсказывает, что мы начнём день с хорошей отметки, — сказал он.
Профессор снова закурил, встал из-за стола, с пепельницей в руках подошёл к окну.
— Рассказывайте, студент Усик.
С зачёткой в руке я вышел из аудитории. С удовольствием вдохнул непропитанный табачным дымом воздух. Не ощущал ни
— Отлично! — громко объявила она.
Не заметил в её взгляде зависти — лишь восторг.
По коридору пронеслись вздохи и шепотки.
Света смотрела на меня восторженно, широко открытыми глазами.
— Я верила в тебя, Саша! — заявила она.
С подоконника спрыгнули на пол Могильный и Аверин.
— Рассказывай, Санёк, что там, — потребовал староста.
Я в общих чертах обрисовал студентам то, что произошло со мной в кабинете. Заявил, что билет мне достался простой — потому я и решил отвечать без подготовки. Дополнительных вопросов мне задали лишь парочку — совсем элементарных. Профессора больше волновали прочитанные в газетах новости, чем мои ответы по предмету. Сообщил, что преподаватели пока пребывали в хорошем настроении (не позабыл похвалить Славкины старания). Сказал, что когда я ответил на все вопросы, профессор затушил папиросу, снова уткнулся в газету и почти не следил за происходящим в аудитории. А молодой доцент, словно нарочно снял очки — будто давал карт-бланш на списывание.
— Так что пока, — заверил я, — легко можно пользоваться любыми шпорами.
Не удивился, когда Пашка Могильный и Оля Фролович заявили: пойдут на экзамен во второй пятёрке.
Я не остался в институте — отправился в общежитие готовить обед. О результатах экзамена мне ближе к вечеру сообщил Слава Аверин. Он только перешагнул порог комнаты — я увидел по его довольной физиономии, что афера со скатертью и сифоном удалась. Староста сообщил, что Могильный и Фролович получили на экзамене четвёрки. Не повезло Наде Бобровой: её отправили на пересдачу. Неудачников (от слова «неудовлетворительно»), как Боброва, в нашей группе набралось шесть человек — профессор подтвердил ходившие о нём среди студентов слухи: поставил на экзамене «неуд» каждому пятому. А вот «отлично», кроме меня, получили только комсорг и Королева.
Над сковородкой всё ещё поднимался пар: я пожарил картошку в аккурат к возвращению из института своих соседей по комнате (Пашка и Слава решили не ехать сегодня домой — готовиться к следующим экзаменам в общежитии). Парни выполнили привычную процедуру — показали мне, что вымыли руки, прежде чем уселись за стол. Сделали это уже по привычке, а не по моему требованию. Большой деревянной ложкой накладывали картошку к себе в тарелки (я отучил их от обычая ковырять вилками в сковороде). Запахи жареного лука, перца и чеснока заставляли наши животы петь хвалебные оды моему кулинарному искусству.
Причём мой желудок урчал едва ли не громче других, будто и не заметил тех трёх бутербродов с салом, что получил от меня всего лишь час назад. Я ел картошку и слушал болтовню Аверина. Староста рассказывал, как вошёл в аудиторию самым последним: специально дождался, пока завершится сдача. Спросил, понравилось ли преподавателям, как он подготовил аудиторию к экзамену. Поинтересовался, есть ли у тех пожелания перед следующим экзаменом: ведь через год нам снова сдавать физику. Профессор заверил его, что «всё замечательно». А доцент предложил выбрать билет.