Комсомолец 2
Шрифт:
Бывшая пленница Зареченского каннибала здесь, в больнице, мне не приснилась. В этом я убедился, когда Альбина Нежина привела ко мне в палату врача — ту самую «Дашу». Узнал её. Хотя с нашей предыдущей встречи Дарья Степановна Кирова сильно изменилась — в лучшую сторону. Она выглядела лет на тридцать-тридцать пять. Невысокая и хрупкая женщина — даже в сравнении с Альбиной. Кирова вошла в палату неторопливо,
Она больше не походила на испуганного зверька. Исчез из её глаз безумный блеск. Тёмные волосы женщины стали короче, ран на губах Кировой я не заметил (видел только тот белый шрам около носа). Изменился и её взгляд. Мне он показался спокойным, доброжелательным, чуть усталым. Дарья Степановна поинтересовалась моим самочувствием. Тем самым голосом, которым там, в подвале повторяла: «Не надо. Пожалуйста, не надо…». Вот только изменились его интонации. Как и обстоятельства, при которых я его слышал.
Кирова деловито рассматривала мои глаза, нащупала на запястье пульс. Вела себя, как обычный опытный, уверенный в своих навыках и знаниях врач, осматривавший пациента. А не как бывшая пленница маньяка, узнавшая своего спасителя. Что меня безумно порадовало. Ни словом, ни взглядом Кирова не показала, что узнала во мне «того парня в будёновке». Она в общих словах поведала об операции (пуля Бобровой задела сердце), сообщила, что «главная опасность позади». Проинформировала о дальнейшем лечении.
Её спокойный тон убаюкивал, заставлял меня зевать. Я рассматривал лицо Дарьи Степановны — не заметил, как из палаты ушла Нежина. Слушал рекомендации врача, молча кивал. Чувствовал, как наливались тяжестью мои веки — всё трудней становилось держать их приподнятыми. Не стал противиться сонливости. Внял словам Дарьи Степановны — закрыл глаза. Голос Кировой отдалился. Я прислушивался к нему, погружаясь в дремоту. И уже сквозь сон почувствовал, как женская рука заботливо убрала с моего лба холодную и влажную от пота чёлку.
Утром Дарья Степановна в моей палате не появилась. Осматривал меня другой врач. Он обрадовал меня сообщением, что пролежу в больнице как минимум три недели. «Ну а как вы хотели, батенька? — сказал розовощёкий доктор. — Надеялись со свежим шрамом на сердце вот так быстро вскочить с кровати и пуститься в пляс? Даже не надейтесь. Побудете у нас недельки три. И это в лучшем случае. Больше спите. И время пролетит незаметно». Я воспользовался его советом — только и делал, что спал. Как и два моих соседа по палате, которых едва ли не в один день со мной перевели в хирургию.
Не увидел я Дарью Степановну Кирову и на следующий день. Моим лечением занимался всё тот же мужичок с пухлыми щеками, что присвоил мне имя «батенька». Зато появилась
Боброва заявила на допросе, что солгала Свете о том, что это я в Пушкинском парке назначил Пимочкиной свидание. Но сказала: меня она в парк не приглашала. И вот эти её слова я назвал ложью и провокацией. Потому что моя версия звучала иначе. Я настаивал на том, что Надя позвала в парк и меня. Вот только мне она назначила встречу с Пимочкиной не на половину одиннадцатого ночи — на двадцать один час. И я почти три часа бродил в одиночестве по парку, «смиренно» надеясь, что Света не забыла обо мне, а опаздывала. Следователь поинтересовалась, почему я так долго ждал, почему не ушёл.
— Потому что мне очень нужно было с ней поговорить, — ответил я.
Не знаю, как именно эти мои слова просочились за пределы палаты, но уже на следующий день мне напомнила о них Пимочкина, когда явилась меня проведать.
— О чём ты тогда хотел со мной поговорить, Саша? — спросила она.
Её слова не застали меня врасплох.
Потому что в больнице у меня было достаточно времени, чтобы придумать правдоподобное объяснение своему согласию на встречу со Светой в парке.
— Я хотел попросить у тебя прощения.
— За что? — сказала Пимочкина. — За тот твой спор с Авериным?
— Нет, — сказал я. — За то, что обманул тебя.
— Когда?
Глаза комсорга всё ещё радостно блестели (как и комсомольский значок на её груди). Они изучали моё лицо — внимательно, с интересом. Девушка улыбалась. Она не скрывала, что была рада меня видеть. Наивно, без стеснения показывала взглядом, мимикой и жестами, как ей приятно находиться рядом со мной — даже здесь, в больничной палате. Я вдыхал смешавшийся в воздухе с запахом карболки аромат её духов. Заставлял себя выдерживать её взгляд. Видел, что Света не ожидала подвоха.
— Я обманывал, когда утверждал, что не стану ни с кем встречаться, пока не закончу институт.
Улыбка исчезла с лица девушки.
— В этом я и собирался тебе признаться… тогда.
Света смотрела мне в глаза.
Я усомнился, что мой взгляд показался ей взглядом влюблённого в неё пылкого юноши.
Пимочкина выпрямила спину — будто отшатнулась.
— Ты любишь другую, — сказала она.
Я промолчал: предоставил возможность поработать женской фантазии.
По Светиной мимике понял, что её воображение прекрасно справилось с задачей.