Комсомолец
Шрифт:
— Эээ… Санёк! Да что ты там возишься?! Нашего сержанта на тебя нет. Он запросто бы научил просыпаться вовремя и быстро.
— Санёк, — пробормотал я.
Напоследок снова пробежался глазами по комнате. Три кровати, три тумбы, два стола, два стула, шкаф, зеркало, бордовые шторы, окно с грязными стёклами. Совсем не похоже на больничную палату. Если только она не из странного сна. Взгляд задержался на чемодане, что виднелся под моей кроватью. Старый, потёртый, коричневый с металлическими углами. Я видел похожие чемоданы в кино (в тех же фильмах про войну), привлек меня не его ретро вид — наклеенная на него пожелтевшая бумага с короткой
«Александр Усик, — мысленно повторил я. — Санёк».
«Не больница», — подумал я, шагнув за порог комнаты. Вдохнул запах хлорки, поморгал, привыкая к скудному освещению. Посмотрел по сторонам. В удивлении вскинул брови (чужие — светлые, едва заметные). Коридор больницы во сне мог быть любым. Как и больничные палаты. Вот только этот коридор я узнал, пусть он и отличался в мелочах от тех его ипостасей, что мне доводилось видеть раньше.
Находился он точно не в больничном корпусе — в корпусе студенческого общежития. Тут не могло быть сомнений. Уж очень хорошо я помнил это место. Эту лестницу, эту вечно запертую дверь, что вела в проход к соседнему корпусу. В бытность моего студенчества эти стены украшали похабные надписи, а линолеум пола пестрел многочисленными подпалинами — следами от брошенных на него окурков.
Ещё я видел этот коридор с ровными и чистыми розовыми стенами, с аккуратными лестничными перилами и выполненными под мрамор плитками пола — блестящими, новенькими. Таким этот коридор я увидел, когда приходил в общежитие проведать своего младшего сына. Восхитился тогда хорошим ремонтом. И удивился стоявшим на каждом этаже столам — постам строгих дежурных.
Сейчас дежурных я не увидел, как и столов (подобных нововведений не было здесь и во времена моей учёбы — в начале девяностых). А вот плитка на полу была — неприглядная, я бы даже сказал «стрёмная», точно как в ванной комнате, которая не ремонтировалась с советских времён. Да и стены, пусть и не расписанные пошлыми фразами, казались унылыми, походили на больничные — те, что мне запомнились с детских лет.
Я обернулся, посмотрел на дверь. Отыскал взглядом три подтёртые цифры, нарисованные через трафарет. Шестьсот восьмая комната. Вот почему я стоял едва ли не посреди коридора. Моя бывшая комната (шестьсот четвёртая) находилась ближе к комнате с раковинами и верёвками для сушки белья. Сын сейчас проживал в триста пятнадцатой — это на третьем этаже, не на шестом.
Удивительно, что мне приснилось именно это место, а не то моё общежитие из девяностых. Для девяностых этот коридор выглядел более чем странно: слишком чистый (даже без сигаретных окурков на полу), без клубов табачного дыма в воздухе. Да и двери здесь открывались неправильно: внутрь комнат (мы их собственными силами перевешивали, чтобы сложнее было выбить).
Я поправил на шее полотенце. Зашагал привычным в студенческие годы маршрутом к комнате с раковинами (никогда не знал, как она правильно называлась). Удивлялся царившей вокруг тишине. Ни крика музыки, ни воплей телевизора, ни пьяной ругани, ни даже смеха. Словно не общага, а детский сад. Не хлопали двери, шарканье моих тапок звучало пугающе громко.
Не удержался, заглянул в туалет — вход туда находился напротив «помывочно-постирушной» комнаты. В бытность моей учёбы туалет на шестом этаже был всегда закрыт: на вечном ремонте. Приходилось спускаться
Старые знакомые конструкции: насесты на высоких помостах с дырами — никаких унитазов. Память воскресила их во сне в точности. Странно, что при этом она рисовала прочую обстановку общаги такой странной. Ведь это именно мой «родной» третий корпус. В этом я убедился, выглянув в окошко, когда мочился. Окна второго корпуса — напротив. В некоторых горел свет — это, несмотря на то, что на улице почти рассвело.
Пошёл умываться. Знакомые покосившиеся раковины. Те же, что были здесь в девяностые (или очень похожие). На натянутых от стены до стены верёвках сохла одежда — странная, словно вынутая из бабушкиного сундука, где старушка хранила вещи покойного мужа. Из неплотно закрытых кранов капала вода. Через открытую форточку в комнату проникали трели пробудившихся птиц.
Я подошёл к окну, выглянул на улицу. Понял, что не ошибся: в этом сне я действительно очутился в Зареченске, в студенческом общежитии горного института. И всё же картина, что предстала перед моими глазами, выглядела и знакомой, и незнакомой одновременно. Потому что проспект Ленина за окном смотрелся на удивление пустынным. А тополя под окном казались хрупкими, совсем юными.
— Что за хрень? — сказал я.
Подошёл к раковине, подставил ладонь под падавшие из крана капли. Обнаружил, что вода мокрая — как бы ни по-идиотски это звучало. Сон удивлял своей реалистичностью. Я чувствовал запахи, слышал пение птиц и урчание (своего?) живота, ощущал холодные прикосновения капель воды. Никакой сердечной боли и нытья в суставах. Но языком обнаружил пустоту вместо малого коренного зуба на нижней челюсти.
Посмотрел на осколок зеркала, висевший на стене над раковиной, что у окна (в девяностые его здесь не было). Заглянул в него. Увидел настороженный взгляд водянисто голубых глаз светловолосого паренька. Потрогал нос — парень в зеркале тоже прикоснулся к своей чуть приплюснутой переносице, нервно провёл языком по пухлым губам. Не моё отражение. Но почему внешность того мальчишки в зеркале мне казалась знакомой?
«Александр Усик», — снова мысленно произнёс я, прислушиваясь к тому, какие воспоминания и ассоциации они вызовут. Фамилия нередкая. Мой зам по экономике в Костомукше носил такую же. Мелькали на экранах телевизоров актёры Усики (или Носики?). Слышал про боксёра Усика, вот только имя его я не сумел припомнить. Был ли среди всей той разношерстной братии подобный щуплый индивид?
«А что если я не сплю?»
Я рассматривал крохотную лужицу на своей ладони.
«Что если эта общага мне не снится? Что если и она, и вот эта вода, и эта тощая рука — реальны?»
Вода скатилась с ладони — струйкой стекла в испачканную зубной пастой раковину.
«Если сейчас не сплю где-нибудь в больнице, накачанный лекарствами, тогда… я умер?»
Посмотрел на (своё?) отражение.
Большеглазый паренёк, что в зеркале, не выглядел мертвецом. И не походил на галлюцинацию. Хотя… я понятия не имел, как должны выглядеть навеянные лекарствами галлюцинации.
«Версия со смертью кажется не менее правдоподобной, чем вариант со сном».
Провёл рукой по щекам — почувствовал редкие щетинки, но в мутноватом зеркале их не видел.