Комсомолец
Шрифт:
— Сойдёт, — пробормотал я.
Опустил крышку, защёлкнул замки.
Хотел прошмыгнуть мимо вахты незамеченным.
Не получилось.
— Усик! — остановила меня вахтёрша. — Далече ты собрался с чемоданом? Неужто уезжаешь куда?
Я провёл ладонью по поверхности своей ноши (потёртой, со следами ржавчины на замках и металлических уголках), словно ласкал любимую собаку.
Сказал:
— Куда мне ехать? Разве что на курорт — в Сочи.
Выдавил из себя печальный вздох.
Улыбнулся.
— Пальто в химчистку отнесу. Нафталином воняет — парни жалуются. Обещают выселить меня из комнаты, если не избавлюсь от запаха. Вот: решил заняться, пока есть время.
— Какая химчистка, Усик? Поздно уже. Ты на часы смотрел?
Пожал плечами.
Хитро сощурил глаза.
— Я договорился. Меня примут.
— Шустрый какой, — усмехнулась вахтёрша.
Пошарила взглядом по столу, словно хотела меня угостить — не нашла, чем.
— А своим соседям скажи, — строгим тоном заявила женщина, — они у меня допетюкаются! Выселять тут они кого-то собрались. Детдомовского!
Нахмурилась.
— Не посмотрю, что этот Аверин — герой! — сказала она. — Пожалуюсь коменданту — быстро герой умчится жить к мамке с папкой!
Ударила рукой по столешнице.
— Будет по утрам в институт на автобусах добираться. Да пусть хоть трусцой бегает! Ишь, угрожальщик нашёлся! Так ему и скажи! Слышишь меня, Усик?!
Я улыбнулся.
— Слышу.
Сообщил вахтёрше, что она замечательная женщина и добрейшей души человек.
Постучал ладонью по чемодану, вздохнул.
— Так действительно же, воняет, — сказал я. — Лучше сейчас его почищу — не стану ждать до зимы.
Чем может привлечь к себе внимание щуплый бедно одетый паренёк с тяжёлым старым чемоданом в руке? Конечно же, яркой красной звездой на будёновке! Я отошёл на сотню шагов от автобусной остановки — достал из-за пазухи потёртый головной убор. Откинул борта на суконном шлеме (именно так в фильмах носил будёновку Павка Корчагин) натянул его на голову. Вот оно влияние телевидения. В каком-то фильме видел, что женщину в яркой красной шляпе свидетели не запомнили в лицо. Решил повторить этот хитрый ход: вдруг звезда на будёновке отвлечёт внимание от моей нынешней физиономии.
Ещё в комнате общежития убедился, что будёновка придавала мне придурковатый вид. Четверть часа вертелся около зеркала, перед тем, как отправиться «на дело» — придумывал, в каком виде явлюсь на улицу Александра Ульянова. Создать образ агента «нольнольсемь» у меня не вышло бы в любом случае: по причине скудного гардероба. А вот изобразить деревенского «лаптя» получилось без проблем. Для этого даже не пришлось ничего менять в своём облике — лишь сменить рубашку на футболку (альтернативы мешковатым штанам я не придумал). Будёновка в моём наряде стала той вишенкой на торте —
Неторопливо брёл по улице, то и дело ударял себя твёрдыми краями чемодана по ногам (даже без книг по математике ноша оказалась для меня чувствительной: два занятия на турниках около школы не сделали меня атлетом). Смотрел по сторонам из-под короткого козырька на головном уборе. Будёновка, разношенные туфли, видавшая виды одежонка, давно просившийся на покой чемодан — мой облик полностью соответствовал обстоятельствам. В этот раз я выглядел именно тем, кем хотел. А не выделялся бледным пятном среди щеголевато наряженных (по нынешним меркам) советских студентов.
Улица Александра Ульянова почти не изменилась с того дня, когда я был здесь в прошлый и единственный раз. Разве что асфальт под ногами ещё не покрылся трещинами и не вздыбился из-за древесных корней. Да деревья вдоль дороги казались пониже, а вместо сигаретных фильтров на земле всё больше замечал окурки папирос. В середине девяностых я приезжал сюда вместе со своей институтской кураторшей — Людмилой Сергеевной Гомоновой. Помогал донести до дома её родителей тяжёлые пакеты с продуктами (Гомонова тогда «затарилась» «по блату» копчёной колбасой, сыром и прочими «дифицитами»).
В тот раз я вот так же кряхтел под тяжестью ноши — несмотря на то, что обладал гораздо большей, чем теперь, грузоподъемностью. И не особенно присматривался к местным достопримечательностям. Если таковые на этом отрезке вообще встречались — хоть тогда, хоть сейчас. Потому и не мог бы сказать, что изменилось за двадцать лет на километровом участке дороги между свежепереименованным проспектом Гагарина (бывшим — Красносельским), в который переходил проспект Ленина, и спрятанной на краю города улицей Александра Ульянова, что начиналась там, где хрущёвки сменялись одноэтажными «сельскими» домами.
Миновавшее зенит солнце светило ярко, но уже не припекало, как летом. Сентябрь в Зареченске обычно всё ещё радовал глаз зелёной листвой. Но уже не мучал жарой и духотой — намекал, что всё же являлся осенним месяцем. Из рассказов Людмилы Сергеевны я помнил, что зима в нынешнем году будет необыкновенно снежной. А вот об этой осени Гомонова ничего не говорила. Я смотрел на следы, что остались на земле от ливневых потоков (дожди в Зареченске были, пока мы собирали урожай капусты) и размышлял о том, где раздобуду нормальную обувь на осень и зиму — вместо того, чтобы думать о Каннибале.
Улица Александра Ульянова поприветствовала меня громким собачьим лаем. Заасфальтированная дорога здесь закончилась, будто сообщая, что «частный сектор», как называли горожане подобные примыкавшие к Зареченску посёлки — это уже не город. На это же намекали и посматривавшие на меня с деревянных заборов коты — нечастые гости во дворах пятиэтажек (поблизости от общежитий я пока не встретил ни одной кошки). Странно, но около заборов я не заметил ни кур, ни прочей пернатой живности. Хотя, казалось бы: в этот деревенский пейзаж они вписались бы легко, как и те же козы, к примеру.