Комсомольский патруль
Шрифт:
— Я настоятельно требую, чтобы вы никогда не вмешивались в воспитание этого ребенка, — сказал надменный, вылощенный адвокат.
Хотел Прокопий Иванович сказать адвокату «несколько убедительных слов», да посмотрел, как, мирно причмокивая, крошечная дочка сосет грудь приглашенной тут же кормилицы, и промолчал. Только сердце ослабло, захлебнулось неведомым доселе чувством жалости к себе.
Правда, с годами спесивая адвокатская семья порастеряла свои замашки и даже с уважением принимала Прокопия Ивановича в редкие его наезды в Москву. Но внучку старались держать в стороне от отца. Да и сам
— Бабушка, — спрашивала она, смотря осуждающими глазами на чужого дядю, которого все зачем-то называли ее отцом, — почему он локти на стол кладет? Так нельзя делать, правда?
Прокопий Иванович мучительно багровел и, вместо того чтобы сказать в ответ ребенку что-нибудь шутливое, спокойное, только жалко улыбался.
По натуре человек действия, он сумел ту далекую, еще неясную тогда детскую мечту о прекрасном, зародившуюся в боях и суровой мужской дружбе, воплотить в суровых битвах за построение власти народа. Но это было общее, а хотелось еще совсем личного, своего, без чего общее кажется неполным. Этим своим и была дочка. Но причудлива человеческая непоследовательность: умея дерзко вмешиваться в любое дело любого масштаба, большевик Чиженюк постепенно стал привыкать к мысли, что его дочку сумеют лучше вырастить и воспитать чуждые ему люди.
А тем временем Люся росла и со свойственной ребенку восприимчивостью впитывала в себя то, чему ее учили бабушка и дедушка.
Основное, вокруг чего вертелись все разговоры в семье Буловского, была карьера. Сначала это слово представлялось Люсе чем-то расплывчатым, но радужным и заманчивым. Затем стало превращаться в нечто более ощутимое: Семена Альфредовича пригласили в дом потому, что он делает карьеру и может пригодиться дедушке... Сын Петра Григорьевича учится в Институте международных отношений, ему предстоит большая карьера...
Очень скоро Люся усвоила и еще одну истину: бывает карьера, которая требует большего или меньшего напряжения сил, знаний, труда, изворотливости, а бывает и так, что человек «делает карьеру» благодаря только «внешним данным». Яркий пример этого — судьба самой бабушки: «простая» швея-белошвейка, она вышла замуж за дедушку, в ту пору блестящего молодого адвоката «с будущим», только потому, что он пленился ее привлекательным личиком и изящной фигуркой.
— А со временем я стала вполне светской дамой, — вспоминала бабушка, заканчивая рассказ о своей «карьере», — была принята в обществе, да, да.
Насчет своих «внешних данных» Люся не беспокоилась. Все знакомые в один голос твердили, что такой фигурки и таких длинных, красивых ресниц не сыщешь во всей Москве. Оставалось только найти подходящего жениха. И он не замедлил явиться.
Это был элегантный молодой человек в модном спортивном костюме со сборочками на талии. Отец Вени — так звали поклонника Люсиных совершенств — занимал, по словам бабушки, высокий пост начальника главка в каком-то министерстве.
Веня дарил Люсе духи,
За несколько дней до желанного события Веня пришел мрачный и, обращаясь почему-то не к Люсе, а к бабушке, пожаловался, что отец не выдал ему обычной месячной «зарплаты» — две тысячи рублей. И это тогда, когда нужно покупать обручальные кольца. «Он ведь против моего брака, — нервно твердил Веня, бегая по комнате, — поэтому я никогда и не приглашал Люсеньку к себе домой. Нужно срочно повенчаться, и тогда он примирится с совершившимся фактом». Он так и сказал — повенчаться, хотя никакого разговора о церкви раньше не было.
Взволнованная бабушка молчаливо согласилась, решив про себя, что «с венчанием и кольцами будет крепче», и, достав тысячу рублей, скрепя сердце вручила их жениху:
— Потом вернете.
Веня ушел, а Люся и бабушка принялись обзванивать знакомых, приглашая их к семейному торжеству.
Но свадьба не состоялась. Жених исчез вместе с деньгами, и тут только выяснилось, что бабушке его представила и рассказала его «родословную» кассирша из «Гастронома», несколько дней назад уволившаяся с работы.
Люся поняла, что на бабушку в таких делах надеяться нельзя. Выгодного мужа надо искать самой.
Но это оказалось не так-то легко.
Когда она уже училась на втором курсе института, бабушка скоропостижно скончалась.
Не привыкшая заниматься хозяйством, не умея и не желая расходовать деньги по средствам (зарабатывал Буловский уже совсем немного), она очень быстро поссорилась с дедом и вдруг решила ехать к отцу в Ленинград. Самостоятельно жить только на студенческую стипендию и на те триста рублей, что посылал отец, Люся не собиралась, этого, по ее мнению, было мало, а дед оказался ко всему прочему скуповат и, однажды крупно с ней поговорив, запретил внучке транжирить деньги на свои прихоти.
До смерти бабушки Люся таких ограничений не чувствовала. Бабушка, таясь адвоката, подрабатывала прежним ремеслом белошвейки и отдавала деньги внучке.
Подумав и взвесив, Люся написала почти незнакомому отцу слезное письмо о том, что не может больше оставаться в Москве, так как все в их квартире беспрерывно напоминает бабушку, нервы ее из-за этого расшатались и учиться она пока не в состоянии.
Через два дня после письма она отправила в адрес отца телеграмму и выехала в Ленинград.
Чиженюк встретил дочь на вокзале, неловко поцеловал в лоб. Легко подняв два больших чемодана, он повел Люсю к трамвайной остановке.
«Плохо живет, — решила она, — даже такси не смог взять».
Однако у отца оказался прелестный домик из двух комнат и кухоньки с газом, с центральным отоплением, с цветочными клумбами у крыльца.
Дома отец сунул Люсе в руки неизвестно для чего книгу «Жизнь животных» Брема и убежал на кухню готовить завтрак.
Несколько секунд Люся прислушивалась к тому, как отец топчется по кухне, позвякивает кастрюлями и совсем уже по-стариковски бормочет под нос, давая самому себе указания, что готовить; затем села на диван, закинула ногу на ногу и огляделась.