Комсорг 2

Белов Иннокентий

Это я так юморю, конечно, просто не желая вписываться за незнакомых мне людей и понимая отчетливо, что тут одними словесными увещеваниями не отделаешься. Придется бить и бить на опережение, пока самому не прилетело, гопники такие боевые и как на шарнирах скачут, наверно, что попили вволю где-то портвешка «Три топора» в подъезде.

Но подруга не успокаивается, она-то видит, как хорошо знакомые по Энергетиков противные рожи обижают этих очень приятных девочек и мальчиков. Сегодня у хипанов некому дать отпор агрессивным гопникам, как это часто

бывает в нашем несовершенном мире.

— Да какие это комсомольцы! Это же такие же хулиганы, что и около нашей общаги трутся. Дай им как следует! — прямо приказывает, а не то, чтобы только настаивает подруга.

Пришлось вступиться за обижаемых «детей цветов». Сначала внимательно огляделся по сторонам, что милицейского бобика не видно нигде. Потом подскочил к гопникам и парой точных ударов отправил одного на асфальт отдохнуть. Он и не ожидал от меня такого коварства, что начну его отоваривать без лишних разговоров, еще и челюсть у парня как-то щелкнула нехорошо, прежде чем он завалился.

Кажется, что нанесены уже как минимум легкие телесные.

Второй, такой поздоровее и более боевой, кинулся заступаться за приятеля, размахивая кулаками, но тут я разглядел свернувший только что из-за памятника Петру Великому цементовоз в характерной раскраске, развернулся и ловким маневром сделал ноги от хулигана.

Вступать в драку на глазах у подъезжающих ментов — просто помочь им с выполнением плана по доставке правонарушителей в отделение. Неважно, по какому именно поводу, обезьянник тебе в любом случае гарантирован.

Тот побежал было за мной, но тоже разглядел блюстителей закона и тут же вернулся к пострадавшему товарищу.

Теперь поднимает того, а приятель и встать не может, ноги гуляют ходуном, и он все равно беспомощно садится на задницу.

— Это я здорово ему зарядил, теперь бы избежать знакомства с милицией, — подумал я про себя, с честным лицом глядя на поравнявшуюся с нами машину, откуда оценивающе смотрят на меня менты.

Но они не видели, что случилось здесь на самом деле, только то, что я убегал от какого-то агрессивного парня. И пока не могут разглядеть пострадавшего, не могут связать мое бегство с нанесением побоев из хулиганских побуждений.

Поэтому у них впереди другое, более привлекающее внимание явление, как второй гопник приводит в сознание то ли пьяного, то ли пострадавшего первого хулигана. Так они должны думать, видя то, что сейчас видят.

Уазик миновал Светика и меня, после чего лихо со скрипом тормозов подкатил к остальным участникам мероприятия.

— А вот теперь очень быстро побежали! — скомандовал я и мы на мощном рывке скрылись на Красную улицу, откуда я свернул на Конногвардейский бульвар, то есть пока бульвар Профсоюзов, понимая, что на пустынной набережной Красного Флота спрятаться точно не выйдет.

— Почему мы убежали? — возмутилась было Света, продемонстрировав быстрый и уверенный бег даже в низеньких лодочках.

— Потому что милиция разбираться особо не будет. Загребут

и нас, то есть меня, и гопников, и хиппей. Надо оно нам в отделение ехать?

— Да нас то за что? — не понимает подруга.

— Ну хотя бы за то, что я пробил тому парню в челюсть и он будет признан пострадавшим. От меня, кстати.

— Так ты же хиппи защищал? — возмутилась Света.

Святая простота моя подруга, защищать хипанов от возмущенного рабочего класса — не самое одобряемое занятие в СССР. Гопники — точно пролетарии, или пока только учатся.

Как и вообще довольно жестко сажать кого-то на асфальт тренированными кулаками.

— Менты наши — парни простые, Света. Им гораздо ближе те же гопники с окраин или даже местные пацаны, чем эти непонятные неформалы. Они им понятны и вообще социально близки, а неформалы из интеллигентных семей нет, так что не стоит рассчитывать на поддержку органов правопорядка, когда я сам совершил по твоему предложению уже не мелкое хулиганство в составе организованной группы. А нанесение побоев с возможным переломом челюсти пострадавшего. Так что давай шевели ногами, там уже защитники законности разобрались с потерпевшим и подумывают теперь меня найти для полного счастья. Надо же на кого-то протокол составить, а может даже и уголовное дело завести.

— Да как же так! — чуть не плачет подруга. — Ты же просто заступился за этих ребят. Они же никому ничего не делали, эти морды к ним сами пристали.

— А по закону я могу только словами хулиганов увещевать, пока их деяния не грозят кому-то неминуемой смертью. Еще именно ты меня заставила нарушить закон, так что мы с тобой — организованная преступная группа.

Так, подкалывая подругу и подгоняя ее, мы скрылись за Матросским клубом, проходя мимо разрушающейся Новой Голландии.

— Еще одно узкое место для нас — Поцелуев мост, где нам с тобой положено целоваться, — подталкиваю я Свету.

И тут как раз откуда-то с Театральной к нам поворачивает милицейская шестерка, поэтому я обнимаю подругу и приникаю к ее устам.

Света принимает откровенные поцелуи как должное на Поцелуевом мосту, я же больше скрываю свое лицо от пассажиров цементовоза, понимая, что там вполне себе может оказаться тот самый могучий сержант Абросимов, так коварно пострадавший от дверной ручки.

Вот с кем бы я не хотел встретиться никогда в жизни.

Менты даже бибикают нам с завистью и проскакивают дальше по мосту.

— А вот теперь делаем ноги серьезно! — командую я Светику. — Этих точно вызвали нас искать на подкрепление.

Не лишним будет поскорее исчезнуть с патрулируемой территории, поэтому мы идем вдоль Мойки, скрываясь в тени домов и сворачиваем в первый попавшийся переулок.

На Майорова снова запрыгиваем в шестидесятый автобус и оставшееся время проводим дома, вкушая приготовленный Светланой ужин из тушеной картошки со свининой и просматривая какой-то фильм, где голая комсомолка убегает от вражеского фашистского самолета.