Кому на руси жить
Шрифт:
А мы уходим, нагло заявляет с крыльца Седой Эгмунд. – Мы простые наемники, служим тому, кто платит. Нам ваши дела не нужны, разбирайтесь без нас.
– Э, нет, урман, – обламывает его Головач. – Достаточно тебе пакостить у меня за спиной, никуда вы не уходите.
– Лучше убери коней с дороги, боярин, – мрачно молвит Эгмунд.
Над подворьем повисает кладбищенская тишина. Я бочком отодвигаюсь из поля зрения быкующих сторон, у них тут, похоже, замес намечается, попадать под раздачу ой как не охота. Пячусь до припертой тесиной двери сарая с томящимися
Слышу как громко усмехается Головач, продолжая прения.
– Ты же с пустыми руками не пойдешь, так ведь, Эгмунд?
– Это серебро я заслужил, – говорит урман, упрямо поджимая губы.
– Ты заслужил, а я заработал. Чувствуешь разницу? Вижу тебя насквозь, урман. Ты вор, разбойник и убийца, крови на тебе больше, чем листьев на этих липах. Поэтому волей князя Рогволда Полоцкого, моим свидетельством и правом боярского суда объявляю тебя и твоих людей виновными в лихом промысле и достойными смерти. Снимайте оружие и сдавайтесь, тогда умрете как люди, иначе побьем всех стрелами как бешеных собак.
Седой Эгмунд громко фыркает и все тем же нагловатым тоном вопрошает:
– Что ж ты брата своего не судишь, боярин? Суди так же как и нас, или думаешь нет на нем никакой вины?
С братом я разберусь без твоих паршивых советов, урман, отрезает боярин.
Недавно отошедший от нокаута Минай на этих словах втягивает голову в плечи и смиренно потупляет взор, точно нашкодивший хулиган в ожидании неминуемого наказания.
– Не сомневаюсь, что разберешься, – кривит рот Эгмунд, поняв, что остался без поддержки. – Почто тогда боярский суд обходит татя и душегуба, он что, меньше нашего натворил?
– Какого еще татя? – сердечно удивляется Головач и начинает вращать большой головой в поисках цели.
Вон стоит, охотно подсказывает Эгмунд, на меня кивая. – Сарай плечом подпирает, сбежать хочет.
И этот туда же! Откуда он меня знает? Дался я им всем! Господи, да за что?
Ко мне с двух сторон двинулись четверо с факелами и оружием. Хорошо успел тесину убрать и парней выпустить, может кому уйти и удастся...
Этот что ли? с деланным удивлением спрашивает Головач. – Так это не тать вовсе! Десятник из дружины моей, верный человек, волен идти куда хочет, мой приказ не покидать двора его не касается.
Что-то я совсем запутался. С каких это пор я человеком боярина Головача сделался? Никаких договоров мы с ним не составляли и книжку трудовую мне не выписывали. Покорнейше благодарю за отмазку, но я – пас. Сейчас оглядимся да и драпанем с пацанами подальше отсюда, без поживы, зато живы. Рваного позже найду.
– Вот как, значит, правится твой суд, боярин? – не унимается въедливый урман. – Значит твоим людям грабить и убивать разрешается, а другим даже защищаться не дозволено?
Я живо прикидываю общую численность бригады Головача. Получается вместе с конными человек тридцать. Такому количеству вполне под силу затоптать четверых урманов без особых потерь, на что рассчитывает Седой Эгмунд пытаясь поддеть боярина, мне не совсем непонятно.
– Я так понимаю, ты здесь защищался?
–
– И войта с бабой порешил тоже обороняясь?
– Если б я их не убил, твой десятник перерезал бы глотку твоему брату. Я мог перебить здесь всех, но не сделал этого, я пощадил твоих людей в надежде на справедливый суд, но теперь вижу – справедливостью тут и не пахнет.
Подворье Родима зашумело, одобрительные возгласы мешаются с возмущенным фырканьем.
– Отец! – взволнованно кричит Бур. – Не верь ему! Не убил, потому как не успел!
Головач погружается в непродолжительные раздумья. Он ни с кем не советуется, даже с подошедшими ближе сыновьями словом не перекидывается. Себе на уме папаша, я это еще в момент нашего знакомства усвоил. Чего он там размышляет? Неужели не понятно, что урман гонит натуральную дуру и всячески желает вывернуться? У Фрола за такой блудняк башню на раз отстреливали, без лишних раздумий.
Я не врубаюсь куда клонит урман, но чую – к чему-то необычному.
– Ждите здесь, – говорю своим парням и двигаюсь краями для разъяснений и советом к Мише. Вдруг подскажет чего дельного, голова, все таки.
Рваный топчется возле всадников, совсем близко к боярину не подходит, по лицу видно – волнуется.
– Что у них тут затевается? – спрашиваю. – Чего Головач с ними возится?
Миша отводит меня под локоть подальше от лишних ушей.
– По всей видимости, Эгмунд пытается подвести боярина под судебный поединок.
– Как это?
– Драться будут, вот как.
– Зачем? – искренне удивляюсь. – Он не в себе, боярин ваш? Осудил ведь уже, чего еще надо?
– Слово на слово у них вышло, в таких случаях допускается судебный поединок до смерти одного из истцов, – быстро объясняет Миша.
Словно в подтверждении Мишиных слов боярин Головач спрашивает урмана уже не хочет ли тот оспорить вынесенный ему приговор.
– Да я бы попробовал, – наигранно помявшись, отвечает урман, – Да, боюсь, в любом случае живым мне уйти не позволят.
Вот хорек, думаю, как грамотно боярина на «слабо» разводит. Неужели Головач поведется? Надо быть полным идиотом, чтобы меряться силами с загнанным в угол кровавым хищником. У этого Эгмунда “высшая мера”с детства на лбу отпечатана. Смертник, зверюга, бабу беременную мечом... Стрелять безо всякого суда, нечего в благородия играть.
Слова урмана заставляют Головача удовлетворенно крякнуть, он даже как-то веселеет.
– Будь по-твоему, – говорит, – Только учти, жив я до сей поры исключительно благодаря своей правоте.
Боярин размеренным движением покидает седло и, уже стоя на земной тверди, громко вещает:
– Слушайте все! Объявляется судебный поединок между мной, боярином князя Полоцкого Головачом и пришлым урманом по имени Седой Эгмунд. Поединок ведется на мечах до смерти одного из бойцов. В случае победы урмана, ему и его людям дозволяется беспрепятственно уйти с оружием.