Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)
Шрифт:
— Я видел. У нас их навалом. — Он указал в сторону алькова. — Он задурил мне голову. Говорит, для сената это годится, и я не стал спорить. По правде говоря, ни один черт не знает, что после сорока лет молчания в этой стране годится, а что — нет. Меня лично от этой американской рекламы жены-помощницы со стереотипной улыбочкой и белокурых невинных деток с плюшевыми медведями, — меня лично прямо выворачивает. Но что же делать? Я лично ничего поделать не могу…
Отворилась входная дверь, и появились Хулия и Мигель. Хулия, коротко стриженная, в сальвадорском
— Ну как там с Алхерой? — спросил Дани.
— И Алхеру, и Тубильос, и Касарес… старик! Мы объехали все пять селений.
Доносившаяся откуда-то музыка зазвучала громче. Дани попросил Кармело:
— Елки-моталки, пусть сделают потише, скажи им. Чем они там думают, чтоб им было пусто?
Кармело вышел. Дани облокотился на край стола.
— И что? — спросил.
— А ничего, два с половиной человека на всю округу. И все алькальды настроены против. Сдается мне, «Народный союз» хорошо с ними поработал.
Музыка стихла, стала почти неслышной. Кармело вернулся через маленькую дверь. Дани изо всех сил старался поддержать моральный дух:
— Но Алхера — крупный сельскохозяйственный центр.
— Ха! Крупный! Пятьсот двадцать человек населения — всего-то.
— Прокрутили все, как положено?
— Как могли, старались их подковать, но не так это просто, старик. На равнине крестьянин подозрителен, как сто чертей. Мелкий землевладелец-консерватор.
Правая бровь Дани прыгала часто-часто. Он сказал:
— Это не ново, дорогой. Твоя задача — пробудить их сознание. Отнимать у них ничего не будут.
— Я так и сказал. Говорил им о необходимости новой аграрной политики, о рациональной обработке земли, уйму всякого наговорил…
— И никакого впечатления?
— Никакого, старик, стоят в отключке, точно статуи. Сами расписаться не умеют, а когда их пытаются чему-нибудь научить, им это — нож в сердце.
Дани тряхнул головой.
— А именно это от тебя и требуется, — сказал он.
— Что — это?
— Это самое. Научить их расписываться за себя. Чтобы они снова стали чуть-чуть поактивнее. Одним словом — учиться и учиться.
Зазвонил черный телефон, и Дани снял трубку.
— Да, — сказал он.
Мигель перешептывался с Кармело. Хулия с рассеянным видом взяла брошюрку, которую Виктор оставил на столе, и, улыбнувшись, спросила Виктора: «Артуро хоть раз играл в футбол?» Дани рубанул рукой по воздуху, чтобы они замолчали.
— Опять? — спросил он в трубку. — И так со всеми вдрызг разругался. Пако!.. Ну, конечно… Я не говорю, что вы виноваты, но Мадрид не хочет никакого принуждения. Ну да… да… Значит, не лезьте на рожон, а собирайте плакаты и с музыкой валите куда-нибудь еще… Ни в коем случае… А в самом крайнем — ведите себя так, будто вы от Руиса Хименеса [9] , рот на замок и подставляйте другую щеку… Давай!.. Пока!
9
Хоакин
Он повесил трубку. Моргнул несколько раз, прежде чем заговорить.
— Каждую ночь одна и та же история, — сказал он. — Этот Пако — фрукт. Заклеивают его плакаты! Какая новость. А мы заклеиваем их плакаты. Всем известно — война лозунгов.
Хулия воспользовалась паузой и, показав на брошюрку, которую разглядывала, спросила снова:
— Артуро хоть раз играл в футбол?
Все засмеялись. Дани сразу стал серьезным.
— Оставим сенатора в покое, — сказал он.
Из-за маленькой двери хриплый голос спросил:
— Можно?
Не ожидая ответа, вошел курьер Примо с чашкой кофе для Дани. Примо, весь скособоченный, с невыразительным лицом, через каждые два шага на третий останавливался — словно ему сводило коротенькие ножки. Он поставил кофе на стол. Дани взял чашку левой рукой и отхлебнул. Посмаковал. Сказал:
— Тому, кто придумал кофе, надо поставить памятник.
Увидев, что Примо уходит, оторвался от чашки и крикнул ему вслед:
— Примо, спроси, пожалуйста, у Айюсо, как дела с письмом, оно нужно сегодня.
Выпил кофе — до гущи, прикрыл глаза, нажимая, провел пальцами по векам, открыл глаза и посмотрел на Мигеля.
— Если не трудно, — сказал он, — подождите там. Завтра опять в дорогу.
— Опять?
— Опять, елки-моталки. Что я могу поделать? Нет людей, нет времени. Всю машину должны вертеть два с половиной человека. Будет за нас народ голосовать или не будет — это еще посмотрим, но сопротивляются они упорно.
— Ладно, елки, не психуй так.
Он обнял Хулию за плечи, и они вышли.
Дани решительно повернулся к Виктору.
— И вам тоже надо намыливаться завтра, — сказал он. — Не отвертеться…
— Хорошо, — сказал Виктор.
— Воля Мадрида, — будто извинился Дани. — На самолюбие жмут.
— Ну, ты скажешь.
— Сильвино хочет, чтобы мы донесли наше слово до самого отдаленного уголка, чтобы не забыли ни одного самого маленького селения. Так оно, вообще, и выходит, но, если взглянуть на карту, с дюжину белых точек еще осталось. Погоди минутку, дорогой.
Он отодвинул стул и поднялся. Стоя, Дани казался еще меньше, еще тоньше, еще легче.
— Смотри, — сказал он, нажал кнопку, и на галерее, коротко мигнув несколько раз, загорелись три большие неоновые трубки, загорелись резким белым светом, перебили желтоватый свет настольной лампы и ослепили всех. Трехметровый щит с картой провинции стоял у стены, напротив окна. Вся она была усеяна красными и синими булавочными флажками. Дани взял маленькую указку и, водя ею по карте, стал излагать Виктору ситуацию. Кармело усталым взглядом следил со стороны. Окна напротив — все, кроме одного, — уже погасли. Виктор сказал: