Кому улыбается океан
Шрифт:
Так и случилось. Царьград, который штурмом взял Олег, Византию, разграбленную варварами, Константинополь, захваченный турками, — одним словом, Стамбул я не увидел. Я бы легко мог соврать — попробуй меня проверь! — но воспитание и врожденная правдивость не позволяют мне этого сделать. Я видел лишь мириады огней и слушал комментарии Александра Евгеньевича, побывавшего в Стамбуле. Несколько раз мне удалось различить силуэты автомашин и в окне одного дома — старика, пившего турецкий кофе из чашечки с обломанной ручкой, — и все.
Чтобы вывести корреспондента из шокового состояния, Аркадий Николаевич пригласил меня в рулевую рубку и познакомил с лоцманом,
Когда я утром вышел из каюты, «Канопус» шел по Мраморному морю. По поводу происхождения этого названия лингвисты могут написать хоть сотню ученых трудов, но мне думается, что вода Мраморного моря так же похожа на мрамор, как и на любой другой строительный материал. Вода как вода, море как море. Единственное, что его украшало, — это прелестная девушка, которая приветливо улыбалась мне с борта идущей под французским флагом яхты «ХЕПIА-III». Некоторые самонадеянные члены нашего экипажа пытались оспорить тот факт, что француженка улыбалась именно мне, но я не стал даже тратить силы, чтобы разбить в пух и прах их жалкие доводы. Я знаю истину — и этого мне достаточно. Бедная девушка, как она расстраивалась, глядя, как я уплываю все дальше и дальше. Я смотрел на нее в бинокль и своими глазами видел, как она отвернулась и зевнула — верный признак сильнейшего душевного волнения.
Пока разыгрывалась эта маленькая драма, жизнь на судне продолжала бить ключом. Механики и мотористы работали как черти, устраняя последствия ремонта. Старпом разъяснял матросам их обязанности по водной, пожарной и другим тревогам. Я потребовал, чтобы меня тоже загрузили обязанностями, и после короткой консультации с капитаном Борис Павлович сообщил мне, что в случае тревоги я должен тихо стоять в углу и никому не мешать. Он выразил уверенность, что упорной тренировкой я сумею этого добиться.
В судовой лавке бойко торговал веселый, шумный и упитанный начпрод Гриша Арвеладзе. Гриша очень быстро и на редкость плохо говорит по-русски. Там, где он появлялся, всегда начинался хохот, переходящий в конвульсии, и это существенно помогало Грише сбывать товар. Матросы запасались на весь рейс: брали по двести пачек сигарет, по десятку тюбиков популярного «Поморина» и по сотне бутылок минеральной воды. И только брюки, столь нужные в тропическом рейсе легкие брюки Грише реализовать так и не удалось. Видимо, они были из той самой партии, которую тщетно пытался получить московский магазин «Богатырь» — от 56-го размера и выше.
Витя Котельников, надувшись, сидел в медпункте: к нему никто не заходил. Настроение у врача без практики было удручающим, и я, сжалившись над ним, попросил совершенно не нужную мне таблетку от головной боли. Вы бы только видели, как Витя расцвел! Он на полутора страницах описал во
А на баке шла «травля» — так называется на море утонченная беседа на разные темы. Разговором владел боцман Эдуард Михайлович Трусов — человек лет тридцати, с ироническим складом ума и гаснущей прической. Говорил он тихим и бесстрастным голосом опытного рассказчика.
— …прибыли два новичка, свежие, румяные, как сентябрьские яблоки. Для начала я послал их на камбуз и велел продуть два ящика макарон. Захожу — пыхтят, стараются изо всех сил, как стеклодувы. Пыль из макаронов выдувают. Вся команда по очереди побывала на камбузе — вместо художественной самодеятельности. Потом зашел старпом…
— Десять суток без берега, — деловито определил один из слушателей.
— Двадцать, — вздохнул боцман. — А в другой раз поставил одного на бак шваброй туман разгонять. Парень здоровый был, не хуже мельницы работал.
У боцмана темнеют глаза. Я с интересом слушаю, не подозревая, что через два месяца сам стану жертвой его розыгрыша. «Покупать» новичков — занятие любимое и древнее, как мореплавание. Их просят принести ведро пара, зачистить рашпилем шипы осетра и — классический розыгрыш — отпилить лапу якоря. Новичков просят выровнять кнехты, и доверчивые парни старательно лупят намертво закрепленные стальные тумбы, не зная, что на этот спектакль из разных щелей смотрит весь экипаж. Или на стоянке предлагают новичку постоять у руля — чтобы судно случайно не повернулось. И часами, выставленный на всеобщее посмешище, торчит новичок у руля, чрезвычайно гордясь оказанным ему доверием. А пройдет год, и бывший начинающий, а теперь бывалый матрос, все это повторит над другими «телятами», и так — из поколения в поколение.
Весело на баке — здесь не щадят никого. Смеются над капитаном, которого при последнем переходе экватора окунули в чан с водой, сдобренной сажей; вспоминают, как Володю Елисеева, матроса траловой команды, сбила с ног акула, хлестнув хвостом пониже спины; как на «Глебе Успенском» моторист, выйдя из машинного отделения на Божий свет, зажмурился на солнце и вылил на голову старпома ведро мазута и как бедняга три дня обедал в своей каюте — его не пускали в кают-компанию, пока он не отмылся и не остриг волосы.
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТОМ И О СЕМ
Среди грубых и неотесанных морских животных дельфины считаются интеллигентной прослойкой, этакой аристократией духа. По свидетельству очевидцев, некоторые наиболее образованные дельфины даже разговаривают: просят закурить и желают приятного аппетита. Эти свидетельства— подлинная правда, потому что о них написано в газетах. Скоро мы узнаем, что дельфины играют в шахматы и решают уравнения с тремя неизвестными.
Но те дельфины, которые сопровождали подходивший к Дарданеллам «Канопус», вели себя как мальчишки. Они выпрыгивали из воды, корчили рожи, снова плюхались в море и, что считалось у них особым шиком, ныряли под киль и появлялись с противоположной стороны. Несолидное поведение. Видимо, это были легкомысленные юнцы, которые предпочитали вместо учебы и честного труда болтаться без дела по морю и путаться у проходящих судов под ногами. Я погрозил бездельникам пальцем. И вы думаете, что замечание старшего хоть чуточку их смутило? Как бы не так. Один из них даже задрал хвост и издевательски помотал им в воздухе — факт, свидетельствующий о полном развале воспитательной работы среди молодежи.