Кому вершить суд. Повесть о Петре Красикове
Шрифт:
Петр Ананьевич звонил во дворец Кшесинской, разговаривал с Михайловым-Политикусом. Тот сказал, что принимаются все меры, чтобы приглушить волнения масс. Но если, что вероятнее всего, с этим справиться не удастся, большевикам надо будет возглавить демонстрации, чтобы придать им организованный и мирный характер. Петру Ананьевичу он посоветовал отправиться в Совет и попытаться использовать все свое влияние, чтобы Исполком удержал правительство от крайних мер.
Едва Красиков положил трубку, как телефон вновь зазвонил. Он сразу узнал голос Федулова:
— Алё, алё! Петр Ананьевич!
Наташины сведения оказались верными. В парадном Петр Ананьевич встретил дворника Корнея, краснолицего дядьку с большой бляхой на полотняном переднике, в компании каких-то типов, напоминающих филеров из охранки. Корней зловеще ухмыльнулся:
— Господину большевику наше почтение.
Его дружки захохотали. Петр Ананьевич прошел мимо и быстро зашагал к набережной. «Неспроста это, — размышлял он. — Кто-то подал им сигнал, приказал действовать». «Вожди революции» стараются во что бы то ни стало спровоцировать большевиков на открытое выступление, чтобы одним ударом покончить и с ними, и с самой революцией…
Петроград было не узнать. Красные флаги растворились в массе бело-зеленых кадетских знамен. На углах толпились группами дворники с бляхами, швейцары в форменных фуражках, какие-то подозрительные личности черносотенного толка. Слышались ругательства, проклятья, угрозы.
Петр Ананьевич шел быстро, едва ли не бежал. В голове почти непроизвольно складывались убийственные речи. Их предстояло выслушать его «коллегам по Совету». Они, все эти «революционеры», должно быть, потирают сейчас руки. Дождались своего часа! Их революция свершилась!
Почти одновременно с Красиковым во дворец явились представители Путиловского завода и Первого пулеметного полка, вручили требование рабочих и солдат — «немедленно взять власть в свои руки и объявить Временное правительство низложенным!»
Массы были неуправляемы. Провал наступления на фронте, бесхлебье, лицемерие правительства и «вождей» Совета, демонстративный уход в отставку министров-кадетов с намерением навязать кабинету свою волю — вся эта цепь измен делу революции исчерпала запас народного терпения.
В комнате Исполкома сидели люди с бледными и растерянными лицами. Все они то и дело поглядывали в окна, словно ожидая от народа, волновавшегося за стенами дворца, внезапного взрыва, направленного против них, «народных депутатов».
Речь произносил Дан. Он был на сей раз особенно возбужден. Приходилось внимательно вслушиваться в поток наталкивающихся друг на друга слов, чтобы уловить суть его речи. Петр Ананьевич, разумеется, понимал, что от меньшевистского оратора ничего, кроме хулы большевикам, не услышишь. Но ярость Дана была чересчур уж безрассудной.
— Это они, со своим Лениным во главе, предающие отечество, сумели использовать наивную доверчивость русского пролетариата и пробрались в Советы и различные комитеты. Пробрались, имея в виду одну лишь цель — способствовать легкой победе кайзера.
— Позвольте? — спросил Петр Ананьевич у председателя и встал. — Изобличать господина Дана в контрреволюционности я полагаю излишним. Он это сделал сам, сделал весьма красноречиво. Не нахожу уместным также полемизировать по поводу установления истинных виновников нынешних событий, ибо у меня с большинством присутствующих здесь совершенное несовпадение точек зрения. Для чего же я говорю? Разумеется, вовсе не для того, чтобы убедить большинство Исполкома в том, что события последних дней — это реакция народных масс на политику Временного правительства, контролируемого нашей «контактной комиссией» и тем не менее продолжающего империалистическую захватническую войну в угоду буржуазии, своей и англо-французской. В этом вопросе быть понятым вами я не надеюсь. Хочу сказать об ином. В Петрограде подняли головы черносотенцы, вполне вероятной стала угроза насильственных действий…
— Давно бы так! — выкрикнул Дан.
— От вас, господин «социал-демократ», я ничего другого и не ожидал услышать. Но вы все же здесь не один, и мне хочется верить, что среди ваших сподвижников есть люди и более трезво мыслящие. Вот к ним-то я и обращаюсь. Обстановка с каждым часом становится все более угрожающей. Демонстрации черносотенцев — это первый акт открытой контрреволюции. На очереди следующие. Но если вы, члены Исполкома, искренне называете себя представителями трудового народа, я призываю вас: попытайтесь использовать все свои связи и все свое влияние, чтобы предостеречь правительство от кровопролития!
В помещении воцарилась тишина. И когда он смотрел на кого-нибудь в упор, тот опускал глаза.
Петр Ананьевич поднялся на третий этаж, где совещались большевики Совета. Он рассказал им о разговоре с Политикусом, о том, что видел на улицах, о столкновении с Даном на Исполкоме. Было решено связаться с дворцом Кшесинской, посоветоваться с товарищами из ЦК. Оказалось, там тоже понимали тщетность попыток изменить ситуацию. Было окончательно решено возглавить движение, с тем чтобы придать ему мирный, организованный характер. Большевики, депутаты Совета, отправились на заводы и в воинские части.
Петру Ананьевичу предстояло попасть на Путиловский. Рабочие этого крупнейшего в столице завода были настроены самым решительным образом. На Путиловском ему приходилось бывать раньше: в пятом году он много раз выступал там перед рабочими. Там, должно быть, его еще помнили.
Его попутчиком оказался Костя Федулов. Он направлялся в Гренадерский полк, расквартированный неподалеку от Путиловского. Ехали в трамвае. Здесь, как и на улицах, все свидетельствовало о крайней степени наэлектризованности народа. Кондуктор свирепо ссорился с пассажирами. Какая-то деревенская тетка с большой корзиной у ног визгливо кричала на до смерти испуганную гимназистку. За окнами Петроград выглядел словно бы изготовившимся к драке. На тротуарах толпились обыватели, у самого трамвайного вагона текли исполненные угрожающей решимости демонстрации. Яркое июльское солнце делало все еще более значительным.