Конь б?лый
Шрифт:
– На протяжении всего девятнадцатого века и ныне особенно видим мы ни на чем не основанное, но яростное тем не менее стремление этого невнятного российского слоя внедрить уравнительное распределение и даже науку, которая «будет служить интересам». Господа! Разве не истине служит наука? И разве все то, что служит «интересам», не есть гибель России и ее народа?
Только один человек не подтвердил телеграммой свое согласие на отречение Государя – то был адмирал Колчак. Все остальные, обязанные «служить верно и послушно… пока жив», – предали.
Дебольцова
Он приехал в город на ярком и свежем рассвете, промучившись трое суток в умирающем поезде, который двигался только в соответствии с распоряжениями «рабочих комитетов», то есть стоял часами. Пассажиры расползались, мучаясь скукой и бездельем, чудо было, если на какой-нибудь станции или полустанке еще сохранялся буфет или его остатки, тогда все набрасывались на пиво и прокисшее вино и жевали сухую колбасу или загнувшийся от дряхлости сыр… Но это бывало крайне редко. Страна уже входила в штопор предголода, но даже самые горячие сторонники Вождя не знали тогда и не предполагали даже, что чувство голода станет привычным для подавляющего большинства на десятилетия, до конца века…
Извозчики еще были, хитрован с раскосыми очами взял его неохотно – в городе начинались беспорядки, матросня выражала резкое недовольство развитием «ревции» – это они по новой моде сокращали слово «революция», – а посему могли возникнуть неприятности за содействие столь явному «бывшему»…
– Что значит «бывший»? – не понял Дебольцов.
– А это те, которых боле нету, – охотно и с сочувственной улыбкой объяснил косоглазый.
По улицам шли матросы и рабочие портового завода, женщины кадрильного облика надевали на ходу красные косынки, извозчик косил на Дебольцова взглядом и нехорошо усмехался:
– В Одесте тогда похоже было, мне отец рассказывал, там матросню убили, так другая матросня вырезала фецерам яйца, а которые избегли – тем опосля вышло утопление в водах.
– Каких еще «водах», болван?
– Черноморских, барин, вам следоват быть понятливее, а то умрете…
У подъезда командующего Дебольцов застал черный «линкольн» и скучающего на заднем сиденье старшего лейтенанта в новой форме Временного правительства. У Дебольцова эта форма вызывала бешеное раздражение – ну какие же это военные с галунами и «погонами» торгового флота? Заметив пристальный взгляд полковника, моряк привстал и вежливо откозырял:
– Не нравится?
– А вы как думали?
– Мы, увы, не думаем, полковник… Надобно уметь подчиняться.
– Для чего же, если не секрет?
– Для построения новой России. Народ во главе угла, полковник! И только он может распоряжаться своей судьбой! Из Петербурга?
– Из Петрограда… – проговорил Дебольцов, не выговаривая «р».
– Под Ульянова работаете? А что… Ульянов, знаете ли, – это нечто. Мощь. Ум. Политик с большой буквы.
– У меня сообщение из Главного штаба. Адмирал примет меня?
– У него
Вошли, появилась смазливая горничная («мармулетка» – сразу же окрестил ее Дебольцов), приняла фуражки, старший лейтенант снова пошел впереди; когда поднялись на галерею перед балконом – увидели моложавого адмирала, тоже в новой непрезентабельной форме. У адмирала был невероятно большой нос и цепкий взгляд из-под мощных, красиво изогнутых бровей.
Дебольцов представился:
– У меня сообщение чрезвычайной важности.
Колчак кивнул:
– Прошу, господа. – На балкон вышел первым, сразу же предложил сесть – Дебольцову понравилось, что командующий разрешил докладывать в свободной форме; уселись по ранжиру чинов: Колчак первым…
– Ваше превосходительство… – с чувством произнес Дебольцов. Военный или дворянский титул был для него столь же непреложен, как «Отче наш» поутру и перед сном, теперь же, когда «демократы» отменили титулование и все стали просто «господами», независимо от чинов и званий, – этот ритуал сделался почти мистическим. Колчак понял, это было видно по едва заметной улыбке, вдруг мелькнувшей на тонкой верхней губе.
– Ситуация в России обострилась и будет ухудшаться с каждым днем. Дело в нарастающем влиянии большевиков, Ленина. Немецкое золото на развал тыла и фронта, полученное столь бесстыдно и нагло, с отвержением всех принципов – Божеских и человеческих, – позволит этим «друзьям народа» повернуть штыки армии против собственного народа и начать Гражданскую войну.
– В самом деле? – без явного удивления произнес Колчак. – Но зачем же? Они и сами будут убиты в этом случае?
– Их цель – всемирное пролетарское братство, ваше превосходительство, трупы – сколько бы их ни было – дело для них незаметное.
– Я не верю, полковник. Это же вы о народе! Как же так? Я Соловьева читал, он пишет о Божественном предназначении русского народа! Нет, вы ошибаетесь… – Лицо старшего лейтенанта пошло пятнами.
– Я не ошибаюсь, а вы – слепец! В нашу жизнь вторглась кровавая сволочь! Если мы не остановим ее – всему конец! Они не верят в Бога, рассуждения о богоносности – чушь для них. Да и право, господа, о чем мы говорим… Государь – арестован! Убийства и грабежи повсеместны! Охрана в Царском расстреливает ланей и косуль! Зверье!
– Я отправил миноносец в Батум, к великому князю Николаю Николаевичу… – Колчак встал, прошелся. – Я был убежден: боевой опыт князя, его безупречная честность – залог успеха! Я предложил коалицию – вооруженную, естественно… Я верил: удар, одновременный удар армии и флота сметет и Ленина, и Керенского! – Кулак громыхнул по столу, адмирал с трудом скрывал раздражение.
– И… что же великий князь? – тихо спросил Дебольцов. Ответ он уже знал…
– Ничего. – Колчак сел, взглянул остро. – А… Корнилов? Он-то что? А атаман Краснов? Впрочем, Петр Николаевич, говорят, недурно сочиняет, пишет, то есть…