Конь Рыжий
Шрифт:
«Хоть бы сон хороший увидеть, – подумал Ной; он всегда запоминал сны, обсуждал их потом сам с собою. – Только бы не церковь приснилась, господи прости!» Увидеть себя или кого из близких в церкви, значит, быть в тюрьме, а если в тюрьме – то к свободе. А лучше всего – ворох пшеницы! К богатству то!
А приснилась… Дуня!
Нелепо и дико!
Ною страшно и жутко до невозможности… Он зовет людей на помощь и бьет, бьет Дуню. Ее подослали к нему из контрразведки от Каргаполова, чтобы изобличить Ноя в подрывной связи с Кириллом Ухоздвиговым. А самого капитана Ухоздвигова
Ной отбивается от Дуни, от контрразведчиков, и рычит, как пораненный тигр…
– Ной Васильевич!..
Кто-то его зовет. Но он понять не может – откуда слышится голос?
– Ной Васильевич!..
– А? Что? – очнулся Ной весь в холодном поту – взмок на пуховой перине. Чья-то теплая ладошка на его мокром лбу. Кто же это? И где он? – О, господи! Доколе же будет так? – взмолился, еще не освободившись от страшного сна. Возле кровати Лизавета – он ее узнал сразу. Окно тускло отсвечивает; черные лапы огромного фикуса отпечатались на раме, и тишина, тишина. – Ты, Лиза?
– Вы не захворали, Ной Васильевич? – спрашивает участливый голос Лизы. – Ужасть, как стонали. Подумала – плохо вам. Я же с Мишенькой за стенкою сплю.
– Испужал тебя? – Ной погладил руку Лизы. – На перине нельзя мне спать – телу стеснительно.
– Нет, нет! – лопочет Лизавета. – Не от перины это, от души. Я вить все понимаю, Ной Васильевич. Это страх вас одолевает. А вы плюньте на него, на страх-то. Бог даст, все и обойдется. Сама сколь раз спытала. Все хорошо будет, Ной Васильевич. Все будет хорошо. Вы успокойтесь и усните, а я пойду. День-то завтре будет у вас тяжелый: силу надо иметь.
И тихо скрылась за дверью, словно и не было ее тут.
III
Со второй половины дня пристань оцепили казаки и чехословацкие легионеры.
Казаки особого эскадрона хорунжего Лебедя разъезжали по улицам, а польские легионеры оцепили депо и механический завод.
Торжествующие победу губернские власти ждали прибытия полковника Дальчевского с доблестными воителями.
На большой деревянной барже, заменяющей дебаркадер, застланной коврами, со столиками и стульями, с предупредительными официантами из ресторана «Метрополь», попивали прохладительные напитки товарищ управляющего Троицкий, щеголеватый, подтощалый господин в пенсне, а с ним министр МВД Прутов, упитанный сангвиник с бородкой, полковник Ляпунов, подполковник Каргаполов, прокурор Лаппо, полковник Розанов, управляющие банками: Сибирским акционерным – Афанасьев и Русско-Азиатским – Калупников, начальник губернской милиции Коротковский, госпожа Дальчевская с дочерью и сыном и многие другие, не столь значительные, но прикипевшие к власти, как вороньи гнезда к деревьям.
С дебаркадера по широкому трапу на берег протянута ковровая дорожка. На гальке у трапа толпились музыканты духового оркестра военного гарнизона. Им предстояло впервые исполнить гимн Сибирского правительства: «Где бесконечная снежная ширь…». Репетируя, музыканты выдували каждый свою партию, чтобы дунуть потом сообща, когда к пристани подойдет отважный «Енисейск».
Важные
В кучке офицеров на барже кто-то громко сказал:
– Рубить жидов с головы до пят, и весь им суд и следствие!
Прутов оглянулся:
– Никакой резни, господа! Мы пришли на смену большевистской тирании. И, кроме того, должен заметить, если вы тронете евреев, сие немедленно отзовется во Франции и Америке и во всем мире. И тогда мы наживем много неприятностей.
– «Енисейск»! – кто-то крикнул с кормы.
– Еще неизвестно, «Енисейск» ли?
– «Енисейск», конечно!
– «Сокол» такой же.
Вслед за первым пароходом показались другие. Они шли кильватерным строем: «Енисейск», «Орел», «Лена»«, «Тобол», «Иртыш».
Ждали.
Против пристани «Енисейск» остановился, к нему подошел «Тобол» и принял на буксир вместительный лихтер № 5 с захваченными красными.
Освободившись от лихтера, «Енисейск» протяжно загудел, направляясь к пристани. Остальные пароходы стали на якоря.
Полковник Ляпунов крикнул на берег:
– Гимн! Гимн!
Кто знает, по чьей вине духоперы вдруг рванули вместо: «Где бесконечная снежная ширь…» «Боже, царя храни!»
Господа на барже обнажили головы; оба банкира и миллионщики набожно перекрестились. И сам Прутов до того растерялся, что вместо того, чтобы остановить исполнение царского гимна, почтительно снял шляпу.
Дуня с поручиком Ухоздвиговым, не допущенные к дебаркадеру, смотрели на церемонию встречи «Енисейска» с берега.
– Еще одна ведьма! – ахнула Дуня, завидев с каким-то пожилым офицером Алевтину Карловну, бывшую полюбовницу покойного папаши. Подумать! Ее, Евдокию, Елизаровну, с инженером Ухоздвиговым не пустили к трапу, а прости-господи Алевтинушка сыскала себе нового покровителя, разнарядилась, как балаганная актерша, и прет к трапу под ручку с усатым моржом!..
Дамы толкаются, лезут на баржу, но их оттаскивают офицеры и казаки.
– Помилуйте! Там и так яблоку негде упасть.
– Господа должны уступить место дамам!
– Помилуйте!
IV
Подпоручик Богумил Борецкий со своими офицерами и хорунжим Лебедем чинно прошли по ковровой дорожке на дебаркадер. Перед ними расступились. Прутов первым приветствовал подпоручика Борецкого, хотя тот руки не подал министру: он, подпоручик Борецкий, знает только великого командующего Гайду, а на всех этих сибирских правителей ему начхать!..
Когда Богумил Борецкий с офицерами и хорунжим отошли в глубь дебаркадера, прокурор Лаппо шепнул Прутову:
– Видели рыжебородого, который с Борецким?
– Ну? – повернулся Прутов; он, понятно, помнил хорунжего.
– Это хорунжий Лебедь, который удачно отличился возле тюрьмы. Но это был всего-навсего маневр. Получено письмо генерала Новокрещинова, в котором сообщается, что хорунжий Лебедь агент Ленина!
Хватив через край, Лаппо ввернул, что хорунжий Лебедь пользуется расположением чехословацких офицеров и самого Гайды, а это неспроста: чтоб иметь заслон.