Конь в пальто
Шрифт:
– Здравствуй.
– Ну, здравствуй.
Жека ощущал, как улыбка на его лице расползается все шире и шире, до боли в скулах. Это была приятная боль. И это была его первая искренняя улыбка за долгое время. Переложив трубку в другую руку, он сказал:
– Знаешь, Ленка… Я… Я предлагаю все начать сначала. Ничего не было, ладно?
– Ничего не было? Сегодня Олежку хоронят, слышал? А никто из нас даже не может с ним попрощаться. По разным причинам.
– Лично я не пошел бы хоронить братика только по одной
Его улыбка угасла, не оставив и следа на помрачневшем лице.
– Злишься? – спокойно поинтересовалась Ленка. – Я знаю, что злишься. А ты говоришь: ничего не было… Все было, Женечка. И все осталось, никуда не делось… Было, есть и будет.
– Нет! – быстро сказал он. – Все будет по-другому! Хочешь?
Увильнув от ответа, Ленка спросила:
– Говорят, ты разбогател?
– Кто говорит?
– Неважно.
– Понятно, контора пишет…
– Ты не ответил, – напомнила она.
«Вот, – горько подумал Жека. – Вот что ее больше всего волнует. Деньги, а не то, какой ценой они мне достались. Ладно. Если женскую любовь покупают, то лучше купить Ленкину, чем чью-нибудь еще… Я беру. Заверните, пожалуйста».
Усмехнувшись, он заговорил, не трудясь глушить горделивые нотки, все отчетливее звучащие в его голосе:
– Отвечаю… Тут передо мной целая куча долларов, я их даже не считаю. Их тратишь, а они появляются снова. Оказывается, это очень легко… А вот ключики и генеральная доверенность на автомобиль марки «Опель». Еще – моя собственная печать. Как только я распишусь на нескольких бумажках и прихлопну их печатью, на нас свалится… так… девятьсот семь тысяч триста шестьдесят два доллара двадцать семь центов.
– А что еще на нас свалится? – спросила Ленка. – На меня, на Аню, на моих родителей? Мне уже кое-что перепало, и добавки как-то не хочется. Вовсе ты не богатый, Женечка. Ты заразный. Ты болен болезнью, смертельно опасной для тебя и окружающих. Если ты нас еще хоть немножечко любишь, то держись от нас подальше.
– Чушь! – заорал Жека, заглушая ее голос и голос собственной совести. – Полная чушь! Ничем я не болен! Когда все вокруг больны, то это означает, что все одинаково здоровы! Ты хотела, чтобы мы выкарабкались из нищеты, и я этого добился! Слышишь меня? Я достал эти проклятые деньги!
– Вот именно, что проклятые. За них счастье не купишь.
– Ленка! Ленка, мы прорвемся, – сказал он упавшим голосом, уже понимая, что все рухнуло. – Лена… Леночка… Прошу… Не оставляй меня одного…
– Поздно, – донеслась до него неутешительная правда. – Теперь поздно. И не уговаривай меня, это бесполезно. Единственное, в чем ты меня убедил, так это в том, что ты не лох. Тут я ошибалась, прости. Ты не лох, Женя. Ты гораздо хуже. Наверное, жестоко так говорить, но я скажу…
– Что? Что ты мне еще скажешь? – поинтересовался он механическим голосом
– Я хочу, чтобы тебя вообще не было, – тихо, почти беззвучно произнесла Ленка.
Он услышал. Старательно выговаривая каждое слово, каждый слог, сказал:
– Понято. Нет, так нет. А твое пожелание я постараюсь выполнить. Как и предыдущее.
Его голос пропал. Прислушиваясь к печальным гудкам отбоя, Ленка, не сдерживая больше слез, зарыдала, накрыв старенький телефонный аппарат разметавшимися светлыми волосами. Она оплакивала Жеку, но в то же время радовалась, что не знает, как ему перезвонить. Мосты были сожжены.
Если бы разговор затянулся еще хотя бы на минуту, даже на полминуты, в Ленке успела бы заговорить извечная бабья жалость, которая, увы, никогда не бывает надежным советчиком. Обошлось. Все было сказано и сделано правильно.
Почему же так отчаянно, так горько выла над телефоном рассудительная, красивая женщина, заставляя поскуливать в унисон с собой сбитую с толку четырехлетнюю девочку?
Кто его знает! Нет у женских слез рационального объяснения. Слезы есть, а объяснения им чаще всего не бывает.
3
– Женьчик! Женчонок! Э-эй!
Переступив через порог квартиры, Мила недоуменно покрутила носом, уловившим горьковатый запах гари. Пчхи! Что за гадость? Только что она шла по улице, вдыхая свежий весенний воздух, от которого слегка кружилась голова, а тело становилось легким-легким, почти невесомым. И вдруг – гарь! Словно на пепелище явилась. Стало нерадостно и тревожно.
– Женя! – окликнула она еще раз и снова не получила ответа.
Осторожно переставляя стилетообразные каблуки по скрипучему полу, Мила прокралась к комнате и замерла в полной растерянности.
Жека, окутанный сизым дымом, сидел за столом к ней спиной и что-то жег в большом эмалированном тазу, принесенном из ванной. Удушливо воняло горящей краской. По комнате порхали клочья черной сажи, напоминающие стаю ворон, собравшихся над поникшей Жекиной головой. А сам Жека, неизвестно зачем напяливший свой дурацкий плащ, смотрелся самым главным вороном – нахохлившимся, одиноким и угрюмым.
Оторвавшись от дверного косяка, Мила подошла поближе и обессиленно ахнула:
– Ты… ты что?
На столе, слева от Жеки, лежала кипа стодолларовых купюр. Он механически отщипывал от нее понемножку и отправлял бумажки в огонь, пляшущий в тазу.
– Принесла? – спросил он, не оборачиваясь.
Его голос прозвучал совершенно буднично, спокойно. Мила облегченно вздохнула. Ну конечно же, это просто фальшивые доллары, от которых необходимо избавиться перед отъездом. Обычные фантики для взрослых мужских игр в представительность и платежеспособность. При пересечении границы такие деньги не только бесполезны, но и опасны.