Конь в пальто
Шрифт:
– Случайность, – упрямо повторил Мороз. Он держал голову низко опущенной, чтобы спрятать гноящиеся глаза от собеседника, но Итальянец ошибочно истолковал эту позу, как признание вины, и ехидно сказал:
– Тогда ответь мне, когда это коммерсантов на улицах случайно отстреливали?
– Ляхов погиб по дурости, – произнес Мороз, все так же глядя вниз. – Мне дали возможность побеседовать с охранником банка. Он решил, что Ляхов убегает с крадеными деньгами. Я с ним очень обстоятельно беседовал. Видел
– А я вот твоих глаз не вижу!
После секундного колебания Мороз оторвал взгляд от пола и перевел его на шефа, как бы говоря: «На, любуйся, но что ты в моих глазах разглядишь, кроме этого неистребимого гноя по уголкам?» Столкновение взглядов длилось недолго. Итальянец первым отвел глаза, признавая неуместность своей подковырки.
– Извини, – буркнул он куда-то в сторону бронированного окна. – Но ты сказал: «Верю». А это не довод. Лирика… Я чую опасность, Мороз. Переиграли меня. Какой-то разбойник с большой дороги взял – и обставил. Все просчитал, змей…
– Нет, – упрямо вел свое Мороз. – Это случайность. Но дело даже не в том, почему сорвался наш план. Вы вдумайтесь, шеф. Сейчас Золотая Орда рыщет по городу в поисках виновных. Если станет известно, что мы проявляли интерес к чужому кредиту, никто не убедит Хана, что мы не причастны к кидняку. Стоит ему узнать про переговоры с Давыдовыми, и тогда…
– Мне поставили мат, Мороз! Детский! А ты со своими Давыдовыми! Младшему дай поджопник, лучше два – пусть катится на все четыре стороны. Старший все равно контракт с «Самсоном» подписал, никуда не денется.
Мороз вздохнул с таким видом, словно его утомила беседа с неразумным ребенком. Аккуратно промокнул глаза платочком и сказал, глядя в переносицу повелителя:
– Давыдовы теперь лишние. Я приказал им не выходить из дому и выставил посты. Пока что, конечно, экстренные меры не принимались. Я ждал ваших указаний.
– Ка-а-ких еще указаний? – истерично взвизгнул Итальянец. – Рехнулся? Мы не на Сицилии живем, не забывай об этом! Отзывай оттуда своих мокрушников! Семью собрался вырезать, что ли?
– Шеф, стоит Хану побеседовать с Давыдовыми, как станет ясно, что мы готовили мутки. Любой это признает. И на сходняке никто не станет возражать, если Хан потребует от нас возмещения убытков. О залоге разговор был? Был! Свою крышу «Металлургу» предлагали? Предлагали! Хан имеет право сделать нам предъяву. А нужно, чтобы у него такого права не было.
– Кто такой Хан!? – истошно завопил Итальянец, жестикулируя почти так же рьяно, как его псевдосоплеменники. – Кто такой Хан, я тебя спрашиваю? Это мой город, и никакие ханы мне не указ!
Только теперь Мороз понял, почему шеф кажется ему таким странным. Джинсы, коньяк – все это был камуфляж, скрывавший главное. Итальянец боялся, до смерти боялся неминуемой войны. Паниковал, как римский наместник, которому угрожает набег беспощадных варваров. Трясся от ужаса. Никогда еще Мороз не видел его в столь жалком состоянии. Такой шеф не был
Никак нельзя было допустить, чтобы Хан вытянул из Давыдовых суть состоявшихся с ними бесед. В криминальных разборках очень важно иметь не только численное, но и моральное превосходство. Выиграть можно только справедливую войну, точнее, представленную таковой. Одна и та же война оказывается для одних – захватнической, а для других – Великой Отечественной. Все дело в том, кто громче орет: «Наше дело правое, мы победим!» На стороне таких всеобщее сочувствие и поддержка.
Все это очень хотел сказать Мороз, но вместо этого скупо поинтересовался:
– Я свободен, шеф?
– Как ветер в поле, – ответил Итальянец, вновь ныряя в набитый бутылками бар.
Мороз не обиделся. Правая рука не обижается на хозяина, она просто выполняет свои функции.
3
Правая хозяйская рука пошевелила пальцами, и на рассвете следующего дня в квартире Давыдовых прозвучало три условных звонка, оговоренных ранее с Морозом:
Дзык! Дзы-ы-ык!! Дзы-ы-ы-ы-ык!!!
Встревожившись отчего-то до озноба, заспанный Давыдов-старший побежал открывать в одних трусах, теряя на ходу шлепанцы и прочищая глотку. Родные замки вдруг стали непослушными, никак не желали отпираться с первого раза. Наконец дверь распахнулась, и в прихожую уверенно проникли трое молодых людей, взмахивая на ходу пластиковыми удостоверениями сотрудников милиции. Входя, они поочередно представлялись Давыдову:
– …ский…
– …ратов…
– …отин…
Вот и все, что удалось разобрать спросонья. Были названы также какие-то должности, настолько длинные и путаные, что запоминанию с первого раза тоже не поддавались. Давыдов и не настаивал. Без того было ясно, что все трое работают в правоохранительных органах: особое выражение лиц, цепкие взгляды, уверенные осанки.
– Чем могу? – сипло поинтересовался он, вынужденный семенить вслед за непрошеными гостями в гостиную.
Один из них недоуменно обернулся: мол, кто это тут вякает? Что ему не ясно? Он был явно старшим, судя по самой дорогой кожанке рыжего цвета, по командирским замашкам, по властному голосу, которым распорядился:
– Всем жильцам оставаться на местах. К телефону, окнам и двери не подходить, друг с другом не уединяться. Кто в настоящее время находится в этой квартире?
– Я, – стал перечислять зябко вздрагивающий Давыдов, – жена, сын…
– Посторонние?
– Никаких посторонних…
Разбуженная шумом, на сцене появилась давыдовская супруга в мятом атласном халате и с не менее мятым после сна лицом, кожу которого никак нельзя было сравнить с атласом.
– Что происходит? – спросила она трагическим голосом.