Конан – гладиатор
Шрифт:
Когда колеса застревали в пересекавшем дорогу ручье или мулы не могли одолеть крутого подъема, требовались дружные усилия всей труппы, и в особенности Конана, как самого сильного. Каждый подставлял плечо, не ленясь и не чинясь. Даже звери старались помочь. Квамба спрыгивала наземь, хоть так облегчая повозку. А медведь одним раздраженным взмахом лапы порою достигал того, чего не удавалось троим мужчинам и даже упряжным мулам.
По дороге цирк несколько раз останавливался и давал представления в торговых городках. Это приносило кое-какой необходимый доход, а кроме того, позволяло отточить различные трюки. Опять же не повредит, если вдоль большака поползут слухи о знаменитом цирке, едущем к югу. Ведь уже и теперь грядущая честь, которую им собирались оказать
— Ибо, должен вам сказать, — авторитетно уверял товарищей Бардольф, — среди всех прославленных городов Стигии — от древнего Эшура до седого Птейона, от закованных в броню черных стен Кеми на морском берегу до Карнака во мгле восточных пустынь — да, ребята, среди всех этих городов только Луксур можно назвать «всемирным перекрестком». Он открыто смотрит на север, там рады привечать чужестранцев и перенимать их обычаи. Там огромный речной порт, там не только живет Тиран Коммодорус, Но еще и воистину сосредоточена торговля и культура всей Стигийской империи. Как же давно я хотел своими глазами увидеть этот прославленный город!..
— Похоже на то, — заметила Сатильда, — что даже угрюмые отшельники юга не прочь время от времени повеселиться…
— А что им еще остается, если они хотят, чтобы голос их страны звучал как равный в северных столицах? — сказал Ладдхью, покачиваясь в седле. — Если они хотят принимать у себя иностранных посланников, заниматься торговлей с далекими державами, да и от ближних ни в чем не отставать — тут уж хочешь не хочешь, а устраивай свободный открытый город, куда всякий может спокойно приехать. Вот таков у них, по-моему, Луксур.
— Вообще-то Коринфия всегда была союзницей Стигии, — уверенно добавил Бардольф. — Я даже слышал, будто по-настоящему в Луксуре всем заправляют коринфийцы. Они, знаете ли, искушенные торговцы и дипломаты, а в Стигии весь народ только и озабочен благочестием, да бесконечным религиозным служением. Это ведь коринфийцы проложили новые караванные пути к верховьям Стикса и тем самым снискали благоволение и доверие многих стигийских вельмож и высших жрецов. Кое-кто, я сам слышал, прямо так и называет Луксур коринфийской колонией!
Конан долго и терпеливо слушал подобные разговоры, но, наконец, не выдержал и вмешался.
— Что-то мне с трудом верится, — сказал он, неторопливо шагая между повозками, — чтобы жрецы Сета, носящие серые одеяния, позволили в своем городе открыто плодиться веселому греху и лукавому пороку, как это делается в Хоршемише и Шадизаре. Сколько помню, в Кеми запирают на ночь городские ворота, а на улицы выпускают из храмов проголодавшихся питонов, чтобы они, значит, закусили маловерными, шляющимися по улицам после заката. Вот таково стигийское гостеприимство, с которым лично мне выпало познакомиться. И нечего мне говорить, будто они взяли и позволили чужестранцам превратить свою столицу в сплошной дом с девками. Может, коринфийцам это и удалось в Нумалии и Аренджуне, но только не здесь!
— Значит, тебе, северянин, предстоит кое-чему удивиться, — ответил Бардольф. — Ибо в Луксуре даже правитель — и тот коринфиец, и стигийское священство благословило его на царство. Я говорю о том самом Коммодорусе, чьи приближенные отправили нашего друга Заггара на север разыскивать новые таланты для выступления в Империум-Цирке. Я слышал, что луксурского правителя называли Тираном — правда, смешной титул? — и публичные выступления артистов вроде нас призваны упрочить любовь, которую к нему питает народ! — Кофиец весело болтал языком и быстро переставлял короткие ноги, чтобы не отставать от других. — Не удивлюсь, если этот малый начнет метить еще повыше своего нынешнего положения. Скажем, переменит
— То есть каждый норовит со свиным рылом в калашный ряд. Вот что делает с человеком жизнь в больших городах! — высказался Дат, шедший чуть в сторонке от остальной труппы. — Давайте просто надеяться, что этот самый Луксур вправду окажется местечком поинтересней всяких занюханных дыр вроде Сендая. Лично мне по душе опасности, приключения и острые ощущения. А если заодно еще и деньжат раздобыть удастся…
Молодой метатель неплохо прижился в цирковой труппе. Его номер с метанием топориков сперва включили в выступление Фатуфара, но скоро юноша завоевал свое собственное местечко под солнцем. Теперь Ладдхью, называя номера, объявлял его имя наряду с именами Конана и Сатильды. Заработки Дата росли, а Фатуфар скромно отошел в тень и из ведущего превратился в его ассистента.
Во время выступлений они по-прежнему использовали «живую мишень», причем ею служила не кто иная, как та самая Яна. Девушка оказалась круглой сиротой и только рада была покинуть Сендай. Цирковая жизнь пришлась ей по вкусу, несмотря даже на то, что всякий раз во время выступления приходилось заглядывать в лицо смерти. Теперь ее привязывали за руки и за ноги к большому деревянному диску, который вдобавок еще и вращался. Коронный номер состоял в том, что ее освобождали от пут четыре топорика: Дат метал их умелой рукой, перерубая веревки. Было бы поистине странно, если бы среди молодых циркачей девушка не нашла себе ухажера. Кое-кто, глядя со стороны, находил некую иронию судьбы в том, что предметом ее романтического увлечения стал не Дат, а куда менее яркий и блистательный Фатуфар. Дело, наверное, было в надежном, ровном характере и мягких манерах юного акробата. Из таких ребят получаются заботливые возлюбленные и внимательные мужья. Если Дату и была не по душе их любовь, он не подавал виду. Фатуфар же воспринимал свои отношения с Яной более чем серьезно и поговаривал даже о том, чтобы попросить Ладдхью совершить брачную церемонию. Легко ли было у него на сердце, когда непредсказуемый Дат метал в его возлюбленную смертоносные лезвия?.. Об этом оставалось только гадать. В общем, жизнь шла своим чередом. Дорога, выступления, отдых, азартные игры, зазывание зрителей, фейерверк мастерства… И снова дорога.
Особенно памятным выдался тот последний вечер, когда они остановились у входа в глубокий овраг, откуда наползал туман, и дышало речной свежестью. Утром овраг оказался одним из отрогов грандиозной долины, и с первыми лучами рассвета путешественники уже спускались в долину великой реки Стикс.
Если смотреть сверху, с откосов, то Последняя Река, мощно простиравшаяся к западу и востоку, напоминала исполинский темный кушак, перехвативший тело Земли поверх ярко-зеленого одеяния. На востоке восходило солнце, и по речным волнам бежали золотые блики, напоминая чешую Сета, Бога-Змея, некогда назвавшего эту реку своей собственной. На западе черно-зеленые струи течения скрывались в сероватой дымке, неспешно уносясь к далекому океану. Противоположный берег казался сплошным морем зелени, лишь там и сям виднелось нечто вроде белых и розовых скал. Ладдхью объяснил друзьям, что «утесы» на самом деле были исполинскими творениями человеческих рук: громадными городскими стенами, усыпальницами и храмами. К середине лета кончался ежегодный разлив, и река возвращалась в свои естественные берега.
Так что теперь по обоим берегам тянулась нескончаемая вереница полей, то квадратных, то треугольных: землемеры разгородили каждый пригодный клочок, превратив побережье в сплошной лоскутный ковер. Черная, пропитанная илом земля обладала невероятным плодородием. У каждого поля был свой особенный цвет: все оттенки зеленого и золотого. Рис и всевозможное жито, виноград и сладкий репчатый лук — чего только тут не росло! Стройные темнокожие шемиты (жителей этой части страны очень трудно было отличить от соседей-стигийцев) трудились на полях, как муравьи. Они прилежно пололи, прореживали, окучивали. Иные длинными черпаками доставали воду из каналов и поливали посевы.