Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля
Шрифт:
— Какой? — спросила она. — Все тот же?
— Нет, — ответил я. — В России был не один поэт… Было несколько. То, что я сейчас сказал, написал Маяковский. Только вместо Жерона был Париж: «Я хотел бы жить и умереть в Париже». А я хотел бы — в Жероне. Что ж, у каждого свой вкус…
— И ты хотел бы умереть в Жероне? — спросила меня Эстелла. Она следила за моим взглядом и вместе со мной скользила глазами по мертвому безмолвию реки и набережной.
— Хотел бы, — сказал я.
— Ты можешь купить тут себе дом или квартиру, — сказала вдруг Эстелла, поглядев на меня. — Здесь недорого,
Следом за ней улыбнулся и я.
— В принципе можно, конечно. Но нет смысла, моя любовь. Нельзя купить квартиру во сне, в сказке, которую сам придумал. Квартиры в снах не продаются.
— Да, — кивнула Эстелла, еще крепче сжимая мою руку в своей. — Тебе определенно понравится в музее Дали. Ты точно — сумасшедший.
Я согласно кивнул.
— Естественно. Это естественно. Что же тут удивляться. Я соответственно себя и веду. Пойдем дальше.
Мы прошли по мосту, наши каблуки стучали по металлу. Пока Эстелла звонила из большого бара в центре города, я ждал ее на улице. Тут все напоминало старый Таллин — узкие горбатые улицы, мощеные булыжником, двухэтажные дома пятнадцатого века. Только Жерона гораздо больше Таллина, вот и вся разница.
Эстелла вышла с озабоченным лицом:
— Я дозвонилась, — сказала она. — Но Симон сказал, что не сможет приехать сегодня вечером. Они спускают на воду корабль завтра, и у него масса работы.
— Это очень мило с его стороны, — заметил я. — А ты рассказала ему о том, что произошло ночью?
— Конечно, я для этого и звонила, — ответила Эстелла.
— Какой он интересный человек у тебя, — сказал я, закуривая сигарету и предлагая женщине. — Такая заботливость, даже оторопь берет.
— Не говори о нем плохо. Это подло. Он хороший и несчастный человек, — сказала строго Эстелла, беря сигарету. — Давай пройдемся немного. Здесь есть очень красивый собор.
Мы поднимались к собору по длинной лестнице, которой, казалось конца не будет и которая вела как бы в небо…
Собор был очень старый, темный и мрачный. Может быть, соборы и должны быть такими… Только слишком уж сильный контраст получается, когда попадешь сюда с яркого солнца.
— Тут очень толстые стены, — сказала Эстелла. — Во время войны здесь укрывались от налетов. Считалось, что авиационные бомбы не смогут разрушить это сооружение.
— Здесь же не было войны, — сказал я. — В двадцатом веке ни одна страна не нападала на Испанию.
— Ну да, для таких вещей необязательно иметь внешнего врага, — объяснила женщина: — Этот город бомбили войска Франко. Тут было очень сильное сопротивление путчистам. Вот они и бомбили мирное население.
Через полчаса мы выехали из Жероны. Фигерас был уже недалеко.
Эстелла сидела рядом со мной, она хорошо водила машину. Я все время чувствовал ее присутствие рядом. Вернее, не рядом, а вместе со мной. Мне казалось, что я все время ощущаю тепло ее тела. Оно на самом деле было очень жарким…
Музей мне не понравился. Наверное, я все же не такой сумасшедший, как предполагала Эстелла. Или русские писатели отличаются от испанских. Не знаю… Приятно
Скорее всего никто так и не узнает, кто это сделал. Кому захотелось отнять жизнь у несчастного охранника пьяного миллионера из России…
Так я думал, когда бродил за руку с Эстеллой по залам музея Сальвадора Дали. Вскоре мы выехали обратно. Дорога домой была быстрее чем в первый раз.
— О чем ты думаешь? — спросила меня Эстелла, увидев, что я надолго замолчал.
— О том, что благодаря твоему мужу мы сможем провести с тобой еще одну ночь. И о том, что, может быть, она станет для нас последней ночью вдвоем, — сказал я. — Твой муж строит какие корабли — военные или гражданские?
— Военные, — ответила женщина, закусив губу. — В том то и дело.
— Да здравствует военно-морской флот Испании, — сказал я. — Благодаря укреплению его мощи твой муж задерживается на службе и не спешит выручать свою жену из неприятностей.
— Он спешит, — сказала Эстелла резким голосом. — Он очень спешит. Просто от неприятностей нужно избавиться разом. От всех.
— Их так много? — спросил я. Мне казалось, что Эстелла преувеличивает. Любят эти женщины «нагнать туману»…
— Достаточно, — ответила Эстелла. — Ведь не случайно я с самого начала выяснила у тебя, кто ты такой. И познакомилась только после того, как уверилась, что ты — не испанец. А вообще турист даже не из Европы, а из России.
— Россия — это и есть Европа, — ответил я, уязвленный.
— Может быть, — засмеялась Эстелла. — Может быть, это вы так считаете. Вообще же в мире известно, что граница между Европой и Азией проходит по горам Карпатам и разделяет на две половинки Польшу. Так что все, что восточнее Польши — уж точно Азия.
Надо сказать, довольно спорное утверждение. А о том, насколько оно для нас противное, я уж не говорю…
Хотя, конечно, очень может быть… Когда я теперь хожу по петербургским толкучкам и рынкам, стою в очередях к плохо освещенным киоскам и езжу в троллейбусе, я иногда думаю о том, что, может быть, Эстелла была не так уж неправа насчет границы на Карпатах…
Потому что мечты наши остаются мечтами, а реалии не переделаешь.
— А почему ты не стала бы знакомиться с соотечественником? — спросил я.
— Потому что меня преследуют, — ответила Эстелла.
— Ты знаешь, честно говоря, я как-то давно уже об этом догадался, — с иронией ответил я. — Еще ночью, когда голый сражался с двумя какими-то типами, имевшими на тебя виды, я понял, что тут что-то не так. Но ты ведь не хочешь мне ничего рассказать.
— Останови машину, — сказала Эстелла. — И я расскажу тебе все. Лучше сделать это тут, на дороге, чем в отеле. Там нам могут помешать. Остановись.