Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля
Шрифт:
— Они не счастливы вместе, — вдруг возразила Лариса и глаза ее загорелись.
— Что же их связывает в таком случае? — спросил я.
— Я не знаю, — ответила Лариса.
— Ну и Бог с ними, — сказал я, принимаясь за ужин. — Меня просто удивило, что она твоя подруга. Все же она слишком стара для этого. Ты не находишь?
— Она мне и не подруга, Марк, — ответила Лариса, — просто Шмелев был очень дружен с мужем. Поэтому я и не хочу обижать его жену.
В тот вечер мы больше не говорили ни о чем. Лариса рано легла спать. Она сделала это после того, как полбутылки водки было выпито. Ее глаза остекленели,
Утром следующего дня мы поехали прямо в крематорий. Кремация была назначена на одиннадцать тридцать. У меня не было с собой черного галстука и пришлось взять галстук брата. Я подумал, что, наверное, это нехорошо, но что же поделаешь. Брат, пусть и мертвый, был для меня самым близким человеком в этом городе. У кого же мне было заимствовать галстук на его похороны?
Лариса вела машину уверенно. Ее лицо было бледным и сосредоточенным. Она была одета во все черное, и даже на голове была черная кружевная накидка, на манер тех, что носят в Испании и Италии. Мы заехали на Кузнечный рынок и купили цветы. Я купил букет от себя отдельно, мне захотелось дистанцироваться от Ларисы. Не знаю, почему.
Дорога к крематорию ужасная. Там железнодорожный переезд, у которого, если не повезет, можно простоять минут двадцать, томясь в бесконечной колонне печальных автомашин и наблюдая неуклюжее маневрирование какого-нибудь паршивого паровозика… Именно так все и случилось. Чертыхнувшись, Лариса остановилась и выключила мотор. Мы закурили. Делать все равно было нечего. Оставалось только уповать на то, что железнодорожники не потеряли рассудок и вскоре пропустят машины к крематорию…
— Слушай, Марк, — вдруг неожиданно обратилась ко мне Лариса, — у меня к тебе есть большая просьба… — Она помолчала, как бы не решаясь высказать ее. Потом все-таки сказала: — Ты не мог бы одолжить мне денег? На время, разумеется… Я потом займу у мамы и отдам тебе. И еще работать пойду, заработаю… — Ее глаза были жалобными и растерянными.
Ну да, много ты заработаешь, подумал я про себя. Женщина с незаконченным высшим образованием, да еще театральным… И без всякого опыта какой-либо деятельности… Тебя еще для начала и не возьмут никуда. Тем не менее вслух я ничего подобного не сказал, хотя вообще был страшно удивлен такой просьбой.
— Да, конечно, — ответил я. — Сколько тебе нужно взаймы?
— Ну, я не знаю, — помялась Лариса. Потом подумала о чем-то и добавила неуверенным голосом: — Ну, на первое время… Тысяч триста, наверное, хватит.
Триста тысяч у меня были. Это не такие уж большие деньги в наше время. Но вот что меня смущало. Ведь Василий был не бедным человеком… И за последнее время он, судя по всему, не пострадал финансово, если покупал дорогие иконы и прочее.
— Ты могла бы продать что-нибудь из вещей, — сказал я женщине.
— Что я могу продать? — спросила она раздраженно, как бы давая понять, что я вмешиваюсь не в свое дело.
— Нет, я не к тому, что не дам тебе взаймы, — ответил я, испугавшись, что она меня неправильно поймет. — Я тебе дам, сколько нужно… Просто ведь есть вещички у Васи, которые вполне можно продать и получить деньги. Я не имею в виду даже коллекцию бронзовых печаток и икону, про которые ты говоришь, что они проданы… Есть ведь и другие
— Другие вещи я, конечно, продам, — ответила Лариса, глубоко затягиваясь и глядя на дорогу и шлагбаум впереди. — Но они стоят не так уж дорого, и когда еще я получу за них деньги. Их ведь надо сдавать на комиссию.
— Уверен, что тебе мог бы помочь Боря, — сказал я. — Он наверняка умеет быстро все такое продавать. У него же есть связи…
— Да, — усмехнулась Лариса. — Что-то я не хочу к нему обращаться… Хотя он действительно свой человек в мире антиквариата. Как и мой Вася…
— Мы вернемся домой и я дам тебе триста тысяч, — сказал я наконец, чтобы решить этот вопрос.
— Спасибо, — отозвалась Лариса металлическим голосом. — Я верну тебе деньги через месяц. Ладно?
Я кивнул. Тут открылся шлагбаум и мы поехали дальше. До крематория было уже недалеко.
Все-таки странно, думал я, она просит у меня триста тысяч. Хотя вчера сказала, что накануне своей гибели Василий продал свою коллекцию и еще икону… Это не меньше десяти, если не пятнадцати миллионов рублей. Где же эти деньги? Если бы Василий успел что-то купить на эти деньги, Лариса бы об этом сказала еще вчера. И об этом знал бы Боря — он ближайший друг, а у коллекционеров такая болезнь — они обязательно хвастаются своими приобретениями. Так что Боря знал бы… Куда же подевались эти огромные деньги? Почему Лариса теперь вынуждена занимать у меня несчастные триста тысяч? Это было непонятно, но я решил, что этот вопрос можно будет обсудить с ней позже. Он слишком деликатный и времени уже не было. Навстречу нам из-за поворота показались строения крематория.
Крематорий вообще напоминает о временах язычества. Сама идея сожжения трупа уже говорит о полном противоречии христианству… Тем не менее крематорий так прочно вошел в быт петербуржцев, что теперь даже трудно себе представить, что бы делали жители города без этой огромной фабрики смерти на окраине…
— Вход в малые залы с другой стороны, — объяснила нам служительница после того, как мы в конторе оформили все бумаги.
Мы отправились туда.
— Наш зал номер девять, — тихо сказала мне Лариса по пути.
Она была словно заворожена теперь всем происходящим. Действительно, обстановка в крематории не то чтобы мрачная, но какая-то тревожная…
У входа в малый зал номер девять уже ждали люди. Среди них я заметил Борю с сигаретой в зубах, которую он не решался закурить, потом я увидел вчерашнюю Лиду — тоже, как и Лариса, всю в черном… Рядом с ней стоял молодой человек невысокого роста, с бледным худым лицом и как-то странно отставленной в сторону ногой. Еще двое потрепанного вида людей завершали картину.
Да, Лариса была права, подумал я горько. Именно так и следовало поступить, заказывая малый зал для прощания. Людей пришло слишком мало.
— Познакомься, это Женя, — бесцветным голосом сказала Лариса, подводя меня к мужчине, спутнику Лиды.
— Шмелев, — сказал он, протягивая мне руку. Она была твердая, как металл, и жесткая. — Мы были очень дружны с вашим братом, — добавил он, сокрушенно качая головой.
Так вот он какой, этот Евгений Шмелев — муж старой Лиды, подумал я. Он выглядит даже моложе своих тридцати лет и на вид вполне «тянет» на ее сына. Этакая толстая заботливая мамаша и исхудалый бледный сынок…