Концерт для скрипки со смертью
Шрифт:
– Что случилось? – спросила она.
– Они закрыли дело.
– Почему?
– Они убедились, что дело связано с мафией, а это значит, что оно слишком крупное, чтобы обойтись только силами местной полиции. Дело перешло в Скотланд-Ярд, а они официально объявили, что Томпсон убил Анн-Мари и покончил с собой.
– Чтобы бандиты успокоились и расслабились?
– Частично поэтому. И частично потому, что никому в действительности не нужно знать, кто убил Анн-Мари. Она была одной из них, и они «убрали» ее, так кому какое до этого дело?
– И Атертону нет до этого
– На самом деле – нет. Он все время говорил, что я воспринимаю этот случай чересчур личностно, и сейчас я думаю, что он был прав. Атертон – хладнокровный и уравновешенный человек, и работа для него – всего лишь работа. – Слайдер понимал, что это не было всей правдой, но то, что он сказал, подходило к моменту и настроению. – Но если отбросить мои личные чувства, я в любом случае терпеть не могу бросать дело незаконченным. Осталось еще столько оборванных нитей...
Он погрузился в размышления, а Джоанна продолжала молча наблюдать за ним, время от времени отпивая свой джин. Даже всецело отдавшись мыслям о своем деле, он чувствовал ее присутствие рядом, такое согревающее и успокаивающее. Через некоторое время он очнулся от размышлений и посмотрел на нее.
– Извини меня, пожалуйста, все это не очень весело для тебя.
– Весело... – задумчиво повторила она. – Мы с тобой и встретились только потому, что она была убита. Понимаешь? Иногда я так и не могу спокойно об этом думать. Я чувствую вину за то, что так счастлива с тобой благодаря ее смерти. Если задуматься, то у нее была паршивая жизнь, и при таком одиночестве подобная смерть выглядит совершенно отвратительно. Даже на ее похороны никто не пришел. Это...
– Похороны! Это было на похоронах! – Слайдер резко выпрямился в кресле, прервав Джоанну, и выражение его лица в эту секунду было настолько странным, что Джоанне даже показалось, что его сейчас хватит сердечный удар. Он схватил и крепко сжал ее руку, так, что ей стало больно, но он сейчас ничего не замечал вокруг себя – все обстоятельства дела в этот миг складывались в его мозгу в стройную цельную картину. – Я знал, что в какой-то момент кто-то сказал нечто важное, но никак не мог осознать, что это было, и все это время это было у меня в мозгу! Слушай, помнишь, ты как-то говорила, что Анн-Мари рассказывала тебе, что в детстве ей не разрешали держать домашних животных?
– Правильно – ее тетка слишком заботилась о чистоте в доме и не хотела никакого беспорядка, хотя сама Анн-Мари, я думаю, была убеждена, что тетка запрещала это исключительно ей назло, потому что свои собаки у нее были.
Глаза Слайдера сейчас были очень яркими, но смотрел он уже сквозь нее.
– Две вещи. – Он размышлял вслух. – Теперь я понял. Кто-то сказал – кажется, ты это говорила, – что Стуртон ближе к Бирмингему, чем Лондон. А этот ветеринар сказал, что он знал Анн-Мари всю ее жизнь и часто лечил ее пони и щенка.
– Да, действительно, он это говорил. Сейчас и я вспомнила. Почему он так сказал?
– Он сделал ошибку, – глухо ответил Слайдер.
– Но что...
Он еще крепче стиснул ее руку.
– Не говори сейчас ничего! – Он продолжал увязывать нити, жадно
Джоанна высвободила руку и с болезненным выражением стала ее растирать.
– Что это с тобой? – мягко спросила она.
– Мы ошибались, ошибались с самого начала. И Фредди Камерон ошибся. Он сказал, что только анестезиологи в больницах имеют доступ к пентатолу. Но тот же Фредди сказал мне, что Анн-Мари усыпили как старую собаку. Сказал в шутку или чтобы меня успокоить, а я забыл об этом.
Она внимательно слушала, пытаясь понять ход его мыслей.
– Ветеринары вынуждены быть также и анестезиологами, неужели ты еще не поняла? Они не могут просто диагностировать болезнь, как обычные терапевты, они должны еще и быть хирургами. И вот тебе пентатол и хирургический скальпель. А бутоксид пиперонила убивает блох, вшей и клещей так же, как и клопов и древесных жучков.
– Порошок от клопов! – воскликнула Джоанна. – Если ветеринар просыпал его на свою одежду, а потом сел в машину Анн-Мари...
– Он знал ее с самого детства – тут он сказал правду, по крайней мере. И он знал, насколько она была одинокой и отчужденной. Может быть, он даже вел с ней долгие разговоры, чтобы узнать, о чем она думает, о чем мечтает. И это именно он завербовал ее. – В голове его прозвучал голос Диксона: либо для мафии, либо для Форин Офиса, и он тряхнул головой, отгоняя неуместное воспоминание. – А потом она стала опасна, и они смели ее с дороги.
– Почему?
– Я думаю, это все из-за «Страдивариуса». У меня такое чувство, что когда она сыграла на этой скрипке на концерте во Флоренции, это не входило в ее инструкции. Видимо, она решила воспользоваться тем подходящим обстоятельством, что ты плохо себя чувствовала, и решила сыграть на ней просто ради собственного удовольствия. А после этого поняла, что не сможет расстаться с этим инструментом. Она оставила скрипку у себя вместо того, чтобы передать ее дальше согласно системе. И тогда, естественно, она попала в беду. Тогда она попыталась получить свои деньги, поехала к поверенному и убедилась, что ничего не получит, пока не выйдет замуж, но если выйдет, то получит целое состояние.
– Так вот почему она вдруг вцепилась в беднягу Саймона!
– Он был ее единственной надеждой. Ей приходилось действовать очень быстро, у нее не было времени на мягкий подход, а второй мужчина, которого она близко знала, был уже женат.
– Мартин Каттс...
– Вероятно, он был ей другом больше, чем все остальные, несмотря на все его штучки, – с долей неприязни в голосе подтвердил Слайдер. – Ведь когда она убедилась, что с Томпсоном все бесполезно, она опять обратилась к Каттсу, ища у него поддержки. И она в это время начала очень бояться – она сказала ему: «Я так боюсь!»