Концессия
Шрифт:
Грохот лебедок продолжался. Момента отплытия никто не знал. Пароход мог отплыть через час, но с таким же успехом и через двадцать четыре.
Третий класс затих. Люди, утомленные ожиданием, посадкой и последними суетливыми днями, спали.
В восемь часов утра затихли и лебедки. Люки закрыли досками, сверху навалили брезент. Пароход протяжно загудел. Пассажиры столпились у бортов. Небольшая группа провожающих, пестрая на фоне вдруг поголубевшего неба и белого вокзала, замахала шапками, шарфами и платками.
Солнце вырвалось из-за сопок. Утренняя жизнь, еще
— Товарищи, все на борту? — считал Береза студентов. — Наверное, кто-нибудь слез в последний момент за семечками...
— Ну, прощай, Владивосток! — взмахнул кепкой Гончаренко.
Палуба под ногами дрогнула, набережная начала плавно, но косо пятиться.
Уже между пароходом и гранитом — зеленая масляная спокойная полоса воды. Она все шире и кое-где уже подернута радужной рябью. Через нее не перешагнешь и не перескочишь. Пароход — уже особый мир, со своей судьбой и своими целями.
Справа проплывали серые пакгаузы Эгершельда, толчея пароходов возле причалов Крестовой горы, подъездные пути, игрушечные паровозики и красные вагончики под сопками, точно у самой воды.
А слева Чуркин, с тремя бухтами, сравнительным простором, уцелевшими рощами и громадами утесов на юге.
Надвигался Русский остров.
В течение двух часов никто не уходил от бортов. Берега из зеленых превратились в голубые, потом дымные.
Ha юго-востоке поднялась круглая шапка Аскольда. Все определеннее власть океана и особая судьба корабля.
Студенты устроились на верхней палубе. Радовала прозрачность воздуха, тяжесть и масляность воды, круто замешанные облака...
Наконец берега и острова исчезли окончательно. Стучали машины. Стихал ветер. Волны катились друг за другом, прыгая, как маленькие тюлени, на махину корабля.
КАНАЙ НАНИМАЕТ
Канай знаменит в Хакодате.
Каная знают все: и японцы, и русские.
Канай — скупщик золота, пушнины, рыбы и советских червонцев.
Канай — поставщик рабочей силы на рыбалки.
Он и жена его отлично говорят по-русски. Он знает всех, кто в течение десяти лет выезжал из Владивостока на Камчатку и обратно.
Канай предприимчив и любит наставить нос закону — своему или русскому, безразлично.
Русские не всегда съезжают на берег. Они не видят прекрасных вещей, приготовленных для них: одежды, чемоданов, лакированных шкатулок с перламутровыми узорами, портфелей из толстой желтой кожи, пестрых замечательных кимоно, которые так приятно дарить подругам!
Русские не всегда съезжают на берег, ничего этого не видят и бестолково оставляют у себя в карманах червонцы.
Канай обезопасил себя от подобных случайностей.
Он соорудил пловучие двухэтажные магазины и осаждает пароходы. Не многие из советских граждан понимают, что выброшенные здесь по дикому курсу червонцы немедленно подбираются один к другому услужливым, предусмотрительным господином Канаем и переводятся во Владивосток в распоряжение конторы Чосен-банка [15] .
15
Чосен-банк —«Корейский банк», принадлежал японцам.
Госпожа Канай сидит в магазине около хибати [16] . Дует северный ветер. Хибати, доверху наложенный раскаленным углем, распространяет приятное тепло.
Магазин заполняют желтые, всех величин и видов, чемоданы. Они лежат у ног хозяйки, как сонные бегемоты, грея свою холодную кожу у печки, они лежат дальше, до самых стен, складываясь в пирамидальные холмы.
Уважаемый Канай-сан торгует чемоданами. Такова его официальная профессия.
Передней стены в магазине нет, поэтому всякий прохожий может видеть госпожу Канай, занятую важным делом обогревания рук над жаром углей, и она может видеть всех.
16
Xибати — небольшая печь, раскаляемая древесным углем.
— Дома господин Канай?
Перед магазином стоят трое молодых мужчин.
— Нет, нет, конечно, нет, — говорит хозяйка. — Конечно, жаль, что господина нет, но что делать? Он всегда где-нибудь: в банке, в торгпредстве, на пароходах... Если важное дело, можно обождать. Господин Канай будет в полдень.
— Мы зайдем, — отозвался высокий.
Мужчины двинулись к гавани. Они только вчера приехали в Хакодате на маленьком паруснике. Подъезжали к порту поздним вечером. Вода была черна. Небо было тоже черно, но с золотыми густыми каплями звезд. И вот постепенно весь горизонт покрылся густыми звездными каплями. Они были в море, они выходили из моря.
— Хакодате? — опросили пассажиры.
Рулевой покачал головой:
— Хакодате дальше.
Это маячили огни на рыбацких шлюпках. Ночью рыбаки ловили местную рыбу, дающую отличную черную краску и вкусное мясо. Через час парусник плыл в звездном мираже, а впереди поднималось сияние настоящего Хакодате.
Хакодатская гавань — подковой. Справа — серый мол, слева — холмы в маленьких домишках предместий. Сам город описывает кольца вокруг многоцветной сопки. Около гавани — таможни, пакгаузы, магазины, ряды возчиков на лошаках и возчиков «на себе».
Несмотря на ранний час, улицы были запружены народом, сновали дети, велосипедисты, японцы в европейской одежде и европейцы, любители экзотики — в японской.
Трое молодых мужчин, не застав Каная, свернули в ближайший садик. Здесь тянулись низкие каменные скамьи, переплетались желтые дорожки, маленькие сосны сгрудились у водопадика. Он прыгал сверкающими потоками по камням и бросался сразмаху в озерцо. На озерце дремал в водяной пыли островок с цветным фонариком. По озерцу плавал лебедь.