Конец большого дома
Шрифт:
— Тебя тоже ведь в поповской воде купали, но не забыл ты свое имя.
— Забыл, это позже кто-то Американом назвал, — мах-пул рукой Американ. — Лишь бы бачика [34] не приставал.
— Бачика не пристает, он только крестится да песни поет. К нам раз приходит зимой, ругается, чего не крестимся, мы отдали соболя, он ушел.
— У нас тоже так. Ты скажи, почему разная цена одному и тому же соболю у русского торговца в Малмыже и у русского в Вознесеновке, и совсем другое у болоньского китайца, а?
34
Бачика —
— Откуда я знаю? Мы только болоньскому китайцу отдаем, мы ему много должны. А ты, двум русским торговцам продаешь пушнину и китайцу третьему?
— Нет, что ты! Откуда у меня столько пушнины! Я приглядываюсь к ним, у людей расспрашиваю. — Американ спрятал глаза. — Говорят, у вас сестру украли, верно?
— Украли. Опозорили.
Шаман надел юбку, кофту, подпоясался ремнем и занял свое место в середине длинных нар, ему подали подогретый перед очагом звеневший бубен, он ударил несколько раз и отложил в сторону. После этого желающие потанцевать шаманский танец выходили на середину фанзы, надевали пояс с побрякушками — янгпан, брали в руки бубен, колотушку — гисиол и совершали под смех или гул одобрения собравшихся несколько кругов обрядного танца. Восхитил всех мэнгэнцев Полокто, он так искусно танцевал и владел бубном, что люди, как зачарованные, следили за его ритмичными, плавными движениями, вслушивались в гремевший, стонавший и звеневший колокольчиками бубен.
— Этот человек лучше шамана бьет в бубен.
— Не шаман ли сам?
— А-я-я, смотрите, как танцует!
После танца шаман сам надел пояс — янгпан, сидя, тихо запел, изредка ударяя в бубен. Потом встал, прошел круг и неистово закружился в танце — все поняли, в шамана вселились его сэвэны — духи, и он отправился на поиски беглецов. Шаман кружился, прыгал и пел:
— Озера как бусинки на их пути, реки как нитки между ними…
— К востоку от нас, к западу? — спрашивал Баоса.
— Озера как бусинки, лодка как игла, — продолжал шаман.
«Куда же это они бежали? — ломал голову Пиапон. — Не туда ли, куда мы за берестой ездили? Там много озер: Шарга, Джалунское… как бусинки озера, река… Может, это озеро Болонь, потом по реке Симин, цепь озер… Где же это? Мало ли по Амуру озер, где же это?»
Шаман кончил гадание. Он в изнеможении опустился на нары, ему помогли снять шаманскую одежду, дали закурить.
«Где же они? Где? — думал Пиапон, с опаской поглядывая на шамана. — Дал понюхать кусок мяса, а в рот не положил. Подразнил только».
На следующий день преследователи продолжали путь вниз по правой стороне Амура, заезжали в стойбище Туссер, Хунгари, в русское село Вознесеновку, переехали на левый берег, заехали в стойбище Падали, побывали на озеро Падалинском, поднялись до стойбища Омми, поездили по озерам, заливам, ночевали у гостеприимных родственников, расспрашивали всех встречных, но не могли наткнуться на след беглецов.
«Столько людей всюду, не может быть, чтобы они не столкнулись с ними», — думал Пиапон.
Поднимались по левому берегу Амура и на шестой день, усталые, измученные, приехали в стойбище Болонь, находившееся против Малмыжа у входа в озеро Болонь. Как в каждом стойбище, их вышло встречать все население; мужчины, побросав недовязанные сети, недовитые веревки, шли на берег послушать новости, расспросить о своих родственниках. Охотники не выезжали в это лето в дальние поселения, о новостях в других стойбищах слышали только от приезжих, и потому понятна была их тяга
Оставив на берегу сыновей, он поднялся на круто обрывавшуюся к протоке террасу, по которой гуськом тянулись покосившиеся фанзы, амбары, пустые сушильни юколы. За стойбищем начиналась пологая сопка, по ней к облакам шагали зеленые клены, липы, почти черные в пасмурный день кедры. Вершину сопки накрыли серые облака.
Баоса отогнал набросившихся на него собак и вошел в большую просторную фанзу-лавку китайского купца У. Никто из охотников ни в Болони, ни в Нярги не звали китайца полным именем, всем нравилось это короткое запоминающееся У.
Фанза-лавка была пуста, хозяин, видимо, находился в соседней фанзе, где он жил с двумя женами-нанайками и с тремя детьми, как вылитые похожими на него. Баоса сел возле дверей, он часто на этом месте поджидал торговца. У никогда не закрывал свою лавку на замок, достаточно было подпереть дверь палкой, как делали все нанай, и уходи спокойно домой: ничего не исчезнет из лавки. Наконец явился торговец. Это был высокий длиннолицый человек с такими же косичками, как у всех нанай, только черты лица, крупный нос, открытые глаза выдавали в нем китайца.
— Бачигоапу, мапа, — поздоровался торговец. Он хорошо говорил по-нанайски. — Чего ты не вошел чай пить, видел я, как ты прошел в лавку, хотел старшую жену Супсэ за тобой послать, да подумал — может, ты торопишься.
Торговец У всегда был вежлив, разговорчив. Баоса не помнит, чтобы он когда вспылил, накричал на кого-нибудь, а по своему положению он должен был это делать, потому что охотники ни в один год не могут с ним полностью расплатиться. Сам Баоса каждый год сдает много пушнины, подсчитывают — долг погашен, но на крупу, сахар, водку, мануфактуру ничего не остается. Баосе приходится вновь влезать в долги: не оставишь же семью голодной. Китаец сердечный человек, он всегда припомнит про невесток, внуков и пошлет им гостинец. Это старому охотнику нравится. Баоса помнит и другого торговца, который был раньше У, тогда, когда русские на Амуре входили только в силу. Тот был злой человек, он избивал охотников, отбирал жен, дочерей-подростков и насиловал их. Вредный был человек, про него и вспоминаешь-то, как про вчерашнюю бурю. Хорошо, что его русские выгнали.
— Какое дело тебя привело к нам? Товары какие надо, может, крупы?
— Нет, не надо.
— Ты не бойся, Баоса, у тебя небольшой долг. Недавно наш Лэтэ Самар в тайге был, говорит, богатый урожай орехов ожидается, если орехи будут, белка обязательно будет. Чего ты боишься, впроголодь нельзя летом жить, где силы возьмешь на зимнюю охоту?
— Ты обожди, я сам знаю, брать мне или не брать чего.
— Да ты не возьмешь, уже вижу…
— Это мое дело…
— Охотники что-то пошли жидковатые, сам предлагаешь — и то не берут. Ты, Баоса, боязливый стал.
— Ничего не боязливый, у меня другое дело.
— Выдумываешь, никакого дела нет.
— Хорошо, я возьму у тебя крупы и муки, только ты мне скажи, у тебя был Ганга Киле?
— Что ему, оборванцу, у меня делать? Он у русских пятки лижет, его кругом русские торговцы обманывают, а он все к ним ходит.
«Сволочь ты, Ганга! — подумал Баоса. — Вот как ты ищешь своего сына, за шесть дней до Болони не добрался. Ну погоди!»
— Сын его не приезжал? Пота, младший сын.
— Не приезжал. Так, чего возьмешь? Сколько?