Конец буржуа

Лемонье Камиль

Она говорила неторопливо, ровным, хотя и несколько повышенным голосом. Эдокс замер на месте. Он думал: «Что же, посмотрим, как она перейдет к тому, что этим мужчиной был я…» Он стал искать слова для ответа, притворился удивленным и даже пожал плечами:

— Не может этого быть. Вам это, верно, просто приснилось.

— Да, была минута, когда я действительно верила, что это так, до того все казалось чудовищным. Но Даниэль постаралась открыть мне на все глаза. Нет, друг мой, мне это не приснилось. Доказательств не надо: она во всем созналась

сама.

При этих словах Эдокс приподнялся; он побледнел, руки у него дрожали. Потом он тут же снова упал в кресло, лишившись сил, потеряв всякое самообладание.

— Что вы говорите! Да возможно ли это? Даниэль!

«Трус! Теперь он уже не посмеет мне больше лгать!» — подумала баронесса. В эту минуту она так его презирала, что ей с трудом удавалось сдержаться. Она поняла, что сейчас ей надо говорить о чем-то другом, чтобы помочь ему выбраться из затруднительного положения, в которое он попал, чтобы тем самым спасти и себя самое — сохранить силы и довести потом начатую игру до конца.

— Но ведь вас-то это не должно особенно трогать. Оскорблена всем этим я, ее мать… А вы, кажется, куда-то уезжаете, не так ли? Я слышала, как вы говорили Жермену, что едете.

— Да, — проговорил он с трудом, — на несколько дней… Торговые договоры… Министр меня просил…

— Ну, так вот, друг мой, эти несколько дней вы подарите мне. Мне надо, чтобы вы сейчас остались со мной.

Он попробовал было возразить.

— Ах, вот как! — воскликнула Сара, упершись кулаками в бедра. — Не понимаете вы, что ли, что вам нельзя уезжать одновременно с ней?

В большом венецианском зеркале она увидела свое лицо, совершенно искаженное гневом. Зубы ее были стиснуты, она походила на фурию.

«Если бы только он сейчас на меня взглянул, он увидел бы, что я безобразна», — подумала она. Как раз в эту минуту Эдокс, ошеломленный тем, что слышал, забылся и поднял глаза. Сара мгновенно отвернулась и овладела собою. Помолчав немного, она сказала ему тем же ровным голосом, каким она говорила, когда пришла к нему:

— Я хотела сказать вам… У Даниэль есть любовник. Она мне призналась. Я вызвала Дика… Знаете, может быть, я поторопилась, но я велела ее высечь. Он задрал ей рубашку и… Мне стыдно все это вам рассказывать… Словом, надо, чтобы она уехала; я уже распорядилась: оставаться здесь ей больше нельзя. Словом, когда вы решили уехать тем же поездом, вы понимаете, мне стало как-то не по себе.

— Все это очень странно, — сказал Эдокс, стараясь сделать вид, что не понимает ее намека, в то время как тайный смысл этих слов стал для него более чем ясен. Это и было как раз то, что его терзало.

«Она говорит как будто о ком-то другом, — думал он, — и вместе с тем все, что она говорит, относится ко мне. Если она до сих пор не знает, что именно я спрятался от нее сегодня ночью, когда она вошла в комнату Даниэль, я должен все отрицать». У него появились проблески надежды. Он почувствовал себя несколько уверенней, собрался с силами и заглянул ей в глаза:

— Ну,

если Даниэль действительно сделала то, что вы говорите…

— Как! — воскликнула Сара, выпрямляясь во весь рост и устремляя на него огненный взгляд своих страшных глаз. — Вы в этом еще сомневаетесь?

Эдокс, который, вообще говоря, был человеком не робкого десятка и даже пять раз вполне достойным образом дрался на дуэли, вдруг почувствовал, что боится ее. Он опустил глаза и замолчал.

«Она все знает», — подумал он, и эта уверенность его окончательно сразила.

Баронесса неторопливыми шагами пошла в другую комнату и позвонила. Вошел Жермен, их лакей.

— Барин никуда не едет, — сказала она.

Она подставила мужу лоб для поцелуя и, улыбаясь, сказала:

— Я вам причиняю много хлопот, друг мой… Но вы должны понять, что поступить иначе я не могла.

Она направилась к двери.

— Да, вот еще что… Очень может быть, что моя дочь, — она сделала ударение на этом слове, — захочет вас видеть. Я надеюсь, что вы не способны меня оскорбить и не позволите себе принимать ее теперь, когда я выгоняю ее из дома.

Вернувшись к себе в комнату, Сара кинулась на кровать, впилась зубами в простыню и зарыдала.

«Все кончено… Мой крестный путь завершен… Теперь я могу снова быть с ним как прежде».

В это время Эдокс собирался с мыслями, стараясь подвести какой-то итог всему, что случилось.

«Как, однако, все запуталось… И эта дурочка Даниэль во всем призналась!.. Впрочем, все равно Сара ведет себя просто удивительно. У нее необычайно искусная тактика… Она, как никто, разыграла роль жены, которая ничего не знает и знать не хочет… И если после всего, что было, мы еще сможем жить вместе, то этим я буду обязан ей одной».

Только теперь он сообразил, какому жестокому унижению была подвергнута м-ль Орландер, которую отдали в руки кучера. Его охватило какое-то странное чувство законного, но вместе с тем лицемерного негодования. Сара показалась ему омерзительной. И это называется мать! Какая низость!

Жермен тихонько приотворил дверь. Он посмотрел, не здесь ли баронесса, и, убедившись, что она ушла, с подчеркнутою осторожностью положил на стол пачку газет. Потом он шепнул:

— Вот газеты, которые барышня просила вам передать… И здесь еще вам письмо от барышни.

Эдокс распечатал пакет и нашел письмо.

— Хорошо, — сказал он и отпустил лакея.

«Разумеется, кучер всем уже все рассказал, — подумал он, — теперь весь дом об этом знает. Поэтому Жермен и пришел и говорил со мной таким таинственным тоном. Да, все сложилось так, что бедняжке необходимо уехать».

Он прочел письмо:

«Вы жалкий человек. Вы позволили, чтобы со мной обращались как с самой последней девкой. Вы должны презирать сейчас себя самого за эту трусость не меньше, чем я ненавижу вас и буду теперь ненавидеть всю жизнь. Все равно, я отомстила и ей и вам: она все знает».