Конец черного темника
Шрифт:
— Вот и хорошо, что ночь безветренная будет... Скоро месяц начнёт оживать, и Стожары появятся. Но чую, волки должны быть где-то близко, ишь как сороки суетятся...
— Отче, — сказал Бренк. — А помнишь, что сказал нам чернобородый лесоруб?.. Мол, за Окой их опасаться нечего — сытые ходят.
— Так-то оно так, Михайло Андреевич, да по всему видать, не проходила на этот раз по Рясскому полю основная Мамаева сила, — лишь кое-где домишки смердов порушены, а не целые деревни и сёла, здесь дело рук только разъездов, а Мамайка, значит, сильно на север взял,
— Да, будут волки, — подтвердил Дмитрий Иванович. — Большой костёр запалим... А ну, ребята, выпрягай лошадей, ставь в круг сани стоймя, так, чтобы полозья к лесу торчали, да поглубже в снег их закапывай и привязывай к ним войлочную накидку, — оказавшись в родной походной стихии, зачал приказывать дружинникам великий московский князь.
Выпрягли лошадей и задали им овса. Сани закопали до половины в снег, утоптали его возле них и в самом кругу, натянули поверху кошму, пристегнули к ней ещё несколько других и опустили донизу, и края тоже закопали в снег, — получилась непродуваемая, закрытая со всех сторон юрта... Внутри на снег тоже положили войлок.
Нарубили хвойных лап целый стожок, разожгли костёр. Пламя взметнулось высоко, затрещали сучья. Зафыркали лошади, почувствовав ласковую теплоту огня.
Ночь наступала быстро. Покраснел месяц и цветом стал походить на варёного рака. Ярко засветились Стожары. Вдалеке ухнул филин. Громко хлопая крыльями, видно разбуженный каким-то зверем, взлетел тетерев, снова прострочили ночной свежий морозный воздух неугомонные сороки. И из глубины леса вдруг раздался на высокой ноте вой волка. Ему не замедлили ответить другие.
На ужин решили горячего не готовить — плотно поели на Рановской засеке. Достали из кожаного мешка ковриги хлеба, наполнили миски квасом, накрошили лук, чеснок, сыру и подмороженного куриного варёного мяса, подлили конопляного масла — получилась отменная тюря. Для Пересвета тюрю сделали без курятины.
Дохлёбывали, когда снова, но уже значительно ближе услышали волчий вой, протяжнее прежнего, леденящий человеческую кровь.
— Словно хоронят кого-то, — встрепенулся Михаил Андреевич Бренк, и на его тонком, красивом лице обозначилась печаль.
Дружинники, что помоложе, взялись за луки. Великий князь предупредил:
— На сегодня стрелы и ножи, братья мои, не понадобятся... Спите, я первый на караул заступлю.
Ему хотел возразить старший из дружины, но князь махнул рукой и, откинув полог юрты, вышел наружу. Костровой, молодой боярский сын, но с крепко развитыми плечами, тонкий в талии, бросил в огонь ещё несколько еловых лап, и пламя, разбросав поверху искры, метнулось в стороны, ярко освещая низину леса и усиливая наверху мрак его.
Лошади, почуявшие поблизости смертельного врага, жались в кучу, фыркали, испуганно переступая ногами, противно хрустя подмороженным снегом. Снова заухал, заплакал филин. Невдалеке
У ночного леса свои законы: когда люди спят, звери обедают...
Бренку не спалось. Рядом с ним возился молодой, пахнущий дымом костровой, посланный великим князем в юрту, — видно, и ему не спалось тоже.
Уже в версте от юрты снова раздался волчий вой, он вдруг замер, и сквозь храп Пересвета и дружинников Михаил Андреевич услышал, как свалилась с ели огромная пахта снега, глухо ударившись оземь, а на освобождённой от тяжести лапе тонко зазвенели иглы.
Волки завыли снова, и уже заслышалось их чуткое пряданье по насту. Громче зафыркали лошади. «Господи, оборони, Господи!» — сказал про себя Бренк и на миг представил летящее в огромном прыжке красивое, гибкое, сильное, длинное тело хищника с оскаленной пастью и дико горящими глазами. Бренк взывал к Богу не ради себя, он боялся за князя, стоящего сейчас там, у костра, совсем безоружного.
Помня наказ Боброка беречь Дмитрия Ивановича, он не забывал в эту страшную минуту и о своей любви к московскому князю и к тому великому делу, которое было связано с его именем.
Бренк выглянул из юрты. Дмитрий Иванович только что нагнулся к костру, подбросил хворосту, и освещённое ярким пламенем лицо его, сделавшись медно-красным и похожим на лицо китайского идола, было решительно и угрюмо. И эта решительность и угрюмость остановила Бренка — он не осмелился нарушить приказ великого князя и выйти наружу. Лишь подвинул к себе лук, вытащил из-за пояса нож и положил рядом, скинул, как и Дмитрий, иноческую одежду и, растолкав спящих дружинников, стал следить за волками и князем.
Волки сидели полукольцом неподалёку от костра, и, когда пламя вскидывалось кверху, хорошо были видны их оскаленные узкие морды, прямые уши и вздыбленная на загривках серая шерсть. Но едва пространство поля, занятое ими, погружалось во мрак, тогда настырно светились одни лишь зелёные точки — их глаза...
Дмитрий Иванович ощущал спиной гипнотизирующую силу этих глаз, сковывающую всё тело. Но старался ни малейшим движением не выдать своего состояния. Краем глаза он вдруг заметил, как зашевелилась стая, — самый близкий от костра волк, лобастый, крупный вожак, упал на передние лапы и пополз, легко скользя по подмороженному снегу. За ним так же бесшумно двинулись и другие.
Бренк откинул ещё больше полог юрты и прицелился из лука в приближающуюся костистую голову вожака. Лошади уже не фыркали и не топтались на месте, а с выпученными от страха глазами молча грызли друг друга, роняя на снег кровавую пену.
Молодой дружинник делал руками отчаянные попытки обратить внимание великого князя на молчаливо ползущую стаю, находящуюся у него за спиной. Дмитрий Иванович лишь кивнул головой, проявляя при этом огромную выдержку, не замечая, казалось, странного поведения волков.