Конец черного темника
Шрифт:
Стефан и Акку смотрели на всё происходящее внизу с ужасом. Вот разбойники покончили с людьми у костров, стали обдирать с елей шкурки соболей и песцов, золотые пластинки и кидать их в широкие повозки. Особенно отличался жадностью один из них, гибкий, стройный юноша. Он-то и привязал потом Пама-сотника к дереву, сорвал с него шубу и ичиги — мягкие сапоги из оленьей шкуры — и что-то кричал ему прямо в лицо, затем намотал на кулак бороду и вырвал клок седых волос. По груди Пама полилась из подбородка кровь. Акку вскрикнула и бросилась вниз. Стефан не успел
«Куда это она? Зачем? Разве спасёшь теперь Пама?! Белый Лебедь, они надругаются над тобой... А потом убьют. Что же делать? Конечно, они требуют, чтобы Пам указал им местонахождение золотого идола. Будь ты проклят!»
Стефан забежал в пещеру, вытащил лук с одной оставшейся стрелой. Как долго не брал он его в руки, а хороший был стрелок — не только в обители Святой Троицы учились монахи воинскому делу...
Стефан потрогал тетиву — она издала, словно струна, мелодичный звук — и положил на неё стрелу.
Пам, прикрученный к дереву арканом, поднял голову и, увидев бегущую к нему внучку, закричал:
— Не приближайся, Акку. Они убьют и тебя!
— Где Золотая баба? — хрипел над его ухом Авгул. — Говори, старик!
Пам молчал.
Авгул подложил под ноги старика хворост и хотел поднести к нему факел, но тут же свалился навзничь, пронзённый стрелой. Конь Каракеша отпрянул в сторону, главный шаман взвыл, будто эта стрела воткнулась ему в спину, вытянул вперёд руку, указывая на гору за Священным деревом.
— Убейте человека с крестом! Он послал стрелу в моего сына Авгула.
Несколько всадников помчались туда. Но вдруг произошло то, что на миг обескуражило ордынцев. С высокой горы, блеснув на солнце яркими искрами, перевернувшись несколько раз в воздухе, слетела Золотая баба, сброшенная Стефаном, и скрылась в глубоких мрачных водах озера. Пам ахнул и вдруг затрясся в нервическом смехе. Поражённый Каракеш, кипя негодованием, размозжил голову старика шестопёром, а потерявшую сознание Акку положил поперёк седла впереди себя.
Вскоре вернулись всадники, заявив, что человек с крестом провалился как сквозь землю. Каракеш исхлестал их камчой, приказал тело Авгула положить в повозку, обложить снегом, и дал знак трогаться в обратный путь, утешаясь тем, что вместо Золотой бабы он отвезёт в Сарай златокудрую внучку Пама.
Авгула похоронили на берегу Пьяны-реки. Глядя на могильный курган, Каракеш подумал: «А кстати, судьба права, что распорядилась так твоею жизнью, мой сын. Будь ты жив, не довезти бы мне Мамаю Белого Лебедя в девственной чистоте и непорочности... Спи, дорогой Авгул».
6. БЛУЖДАЮЩИЙ ХРАМ
Последние грязно-размочаленные льдины унесли в Итиль мутные струи Оки, небо над Старой Рязанью стало выше и яснее, ветер с распаренных круч мягко ластился к рукам мастеровых.
По приказу дядьки Монасеи к берегу пригнали лодки, грузили на них каменные кубы и ставили паруса из тонкой холстины. Игнатий и Карп после первого рейса не вернулись в Старую
С ними работал рябой тщедушный мужичонка, по прозвищу Шкворень. Родом он был из села Кочемары, расположенного на реке Пре, в двух десятках вёрст отсюда. Детьми Шкворень так и не обзавёлся, видимо, по причине своего нездоровья, хотя в этом винил свою жену: Игнатий и Карп видели её, когда она приезжала из Кочемар проведать мужа. Это была статная, красивая баба с высокой грудью, с сильными стройными ногами и толстой русой косой. Голубые глаза её с просинью озорно глядели из-под надвинутого шалашиком на лоб светлого платка. Тщедушный Шкворень рядом с красавицей женой казался каким-то потерянным. Он и сам чувствовал это. Когда познакомиться с его женой, которую звали Алёной, пришли Игнатий и Карп, Шкворень тут же стал толкать её в бок, щипать, ворча, чтобы она спрятала свои бесстыжие глаза. Алёна лишь улыбалась, губы её горели малиновым цветом, глаза сделались совсем синими, когда она здоровалась за руку сначала с Игнатием, а потом с Олексиным, задержав на нём взгляд.
Где мог такую красавицу видеть Карп?! В глухомани на стороже Попова разве что ведьму на помеле встретишь в рождественскую ночь!.. Да бываючи в Лихарёвском городище широкоскулую мордву или мурому...
И пока кормила Алёна своего Шкворня, доставая из берестяного туеска нехитрую снедь: рыбу да яйца, не отрывая глаз всё смотрел на неё Карп, и сердце его, не знавшее ещё любви, млело...
Когда Шкворень ушёл провожать Алёну, Стырь повернулся к Олексину:
— Ну, Карп, вот так баба! Разве этот мужичонка для её стати и красоты годится... Нет, брат, ей такого молодца, как ты, надобно. Ей-Богу!
— Не кощунствуй. Она Шкворню законная жена, венчанная. Да рази он всегда таким был незавидным, помнишь, рассказывал, как надорвался на боярской стобновской доле, застудил нутро, вот и зачал чахнуть...
— Да, помню. У всех у нас подневольная доля, Карп. Не знаешь, где счастье выпадет, где нужда или смертушка. Пока нас с тобой бог миловал... А смекаешь, Карп, Кочемары-то на Пре, а Пра, как известно, в Мещере. Вот мы и попытаем как-нибудь Шкворня насчёт того, как на эту Пру попасть, чтобы узнать, где это Олег Иванович обретается во время ордынских набегов.
— А зачем это тебе? Аль Дмитрий Иванович просил узнать?
— Просил, — задумчиво произнёс Игнатий. Он как-то по-новому взглянул на пышущее румянцем лицо Карпа Олексина и неопределённо улыбнулся: кажется, какой-то план рождался в голове Стыря...
На следующий день Алёна снова появилась на берегу Солотчи и свежей рыбы принесла уже не только мужу, но и Игнатию и Карпу.
— А как это тебе, Алёнушка, удаётся столько рыбы свежей добыть? — улыбаясь, спрашивал Игнатий красивую женщину. — Чай, не лето на дворе, ещё снег лежит, и вода в реке, поди, ледяная...