Конец фильма, или Гипсовый трубач
Шрифт:
Впрочем, Стрюцкому наплевать, он за огромные деньги впаривает таблетки хитрому Чумазусу, а порошок передает американским хозяевам. И вот наступает час возмездия! В торжественной обстановке министр нано-модернизации демонстрирует Совбезу успехи своего ведомства: сначала на глазах у всех уменьшается, и отцы Державы рассматривают его сквозь увеличительные стекла, словно татуировку на предплечье таракана. Затем Чумазус объявляет в нано-микрофон, что сейчас вернется в естественное состояние, и съедает растолченный кусочек пилюли. На глазах Совбеза «аллерген русской истории» превращается в букашку, в мошку, в тлю, в микроб, в вирус, в стрептококк,
В ЦРУ дело принимает совсем иной оборот. Получив от «Крепа» фиолетовый порошок и вознаградив агента, осторожные американцы сначала испытывают препарат на лабораторных крысах, которые вырастают до размеров саблезубого тигра, пожирают весь аналитический цвет Пентагона и, скрывшись в тоннелях метро, плодятся в немыслимом количестве. Теперь заокеанцам не до мирового господства, все силы нации брошены на борьбу со стремительно размножающимися тварями. Тысячи американских евреев с капиталами бегут в Россию, мы их принимаем как родных, особенно капиталы, встаем с колен, строго указываем Китаю его место, и человечество благодарно затихает в наших надежных объятьях!
— А Стрюцкий? — спросил Кокотов, незаметно глянув на часы.
— Стрюцкий жестоко поплатился за свою жадность. Взбешенные америкосы вызвали его в Вашингтон якобы для вручения ордена Пурпурного Сердца и сбросили в тоннель к ненасытным мутантам. Х-р-р-р-ям! И конец. Предателей надо наказывать. Хотя бы в кино… У-ф-ф!
— А Юля с Кириллом?
— Дайте передохнуть! Не могу же я все время за вас придумывать.
— Как это — за меня?
— А за кого же? Думаете, мне жалко, что вы смотрите на часы и томитесь? Обсмотритесь и обтомитесь! Но если вы такой озабоченный, почему вас не влекут раблезианские возможности нашего сюжета? Не узнаю Аннабель Ли!
— Что вы конкретно имеете в виду? — Автор «Беса наготы» обидчиво поджал губы.
— Ну, например… Помните, Черевков заезжает домой за бумагами и находит Юленьку в постели голой. Здесь возможен феерический эпизод. Подслеповатый муж не замечает, как по роскошному телу жены в области молочных возвышенностей или еще где-нибудь гуляет уменьшенный любовник… Ах, как я это сниму!
— Было у Свифта…
— Вы читали Свифта?! — изумился Жарынин.
— Представьте себе — да. И у меня это тоже было…
— Не понял!
Кокотов включил ноутбук, нашел нужную страницу и небрежно постучал ногтем по искомым строчкам. Игровод нацепил на нос китайчатые очки и углубился в текст. По мере того как он читал, складки на его лысине выразили сначала недоумение, потом интерес и, наконец, восторг. Режиссер поглядел на писодея влажными глазами и тихо спросил:
— Знаете, кто мы теперь?
— Кто? — боязливо уточнил Андрей Львович.
— Андрогиновые соавторы.
— Как это?
— Как две половинки. Такое в истории искусства встречается, но очень редко. Братья Гонкуры, Маркс и Энгельс, Станиславский и Немирович, братья Васильевы, Ильф и Петров, Жарынин и Кокотов. Идите же ко мне, андрогинище вы мой! Возможно, нам когда-нибудь поставят групповой памятник: мы с вами, обнявшись, смотрим вдаль…
С этими словами Дмитрий Антонович, как бы представляя будущий монумент, схватил Андрея Львовича за плечи и прижал к груди, остро пахнущей табаком, перцовкой и пряной закуской. Кокотов почувствовал смущение, неловкость, раздражение и вместе с тем умиление, почти нежность…
— Уп-с-с!.. — раздался удивленный вскрик.
В дверях стояла Наталья Павловна и
38. НУВОРИШСКОЕ ШОССЕ
— Вы неправильно поняли! — оправдывался писодей, поспевая за Обояровой, звонко шагавшей по коридору. — Знаете, творчество… это очень сближает… хотя и не в том смысле…
— О да, знаю, мой заплутавший рыцарь! Инь и Ян. Не надо слов! Я приму вас таким, какой вы есть. Вам, Андрюша, надо было признаться мне в самом начале. Я бы что-нибудь придумала…
На ней, как и мечтал автор «Роковой взаимности», была куртка с мушкетерской пряжкой и ботфортики с серебряными шпорами. Вместо джинсов нешуточные бедра смело обтягивали гнедые лосины. Не хватало только шпаги на боку и хлыстика в руке.
— Мне не в чем признаваться! — застонал Кокотов, отгоняя странные мысли о хлыстике.
— Разумеется! Но ведь я же вам рассказала — и про Клер, и про Алсу. Любовь — это честность, Андрюша! — мягко упрекнула она. — Теперь я догадываюсь, что случилось с нами…
— Нет! Не в этом дело… — покраснел писодей. — Это недоразумение!
Под влиянием ипокренинской молвы, приписавшей ему могучую победу над Натальей Павловной, он и сам как-то незаметно проникся торжеством обладания, почти забыв о неудаче, точнее, оттеснив ее в плохо освещенный угол памяти. Как эта забывчивость уживалась с мечтой о реванше, смог бы, наверное, объяснить Юнг, но он давно умер. И вот теперь намеки бывшей пионерки на недавний провал больно ранили сердце писателя.
— Конечно, это недоразумение… — утешая, она приобняла его.
— Я не такой… — прошептал Андрей Львович, осторожно положив руку туда, где заканчивалась куртка и начинались скользкие лосины.
— Вы еще лучше, мой спаситель!
Так, обнявшись, они вышли на улицу и столкнулись нос к носу с четой Меделянских. Увидев бывшего мужа с эффектной мушкетеркой, вероломная Вероника чуть не выронила из рук большой пакет от «Макс Мары». Изменщица замедлила шаг и, осунувшись лицом, посмотрела на Кокотова с таким недоумением, словно прежде он был одноногим калекой, а теперь выступает в шоу «Звезды на льду» в паре с грудастой Семенович. Окинув Наталью Павловну разбирающим взглядом и окончательно подурнев от огорчения, она укоризненно прошла мимо. Меделянский, конечно, ничего этого не заметил, он лишь грустно кивнул собрату по перу и повлек дальше сумку, из которой торчал петушиный хвост зеленого лука. Бедный змеевед, он принял гормональную агонию организма за возврат юных страстей, женился на молодой и теперь тихо изнемогает!
В красном «Крайслере» пахло кожей и нежными дамскими ароматами. Над приборной доской был укреплен миниатюрный складень ручной работы, а на заднем сиденье валялось несколько глянцевых журналов.
— Ну, здравствуй, мой рыцарь! — включив зажигание, сказала Наталья Павловна и крепко поцеловала Кокотова в губы, поделившись вкусом дорогой помады. — Вы готовы к подвигам?
— К любым! — ответил он, чувствуя в кармане упаковку камасутрина форте.
— Тогда вперед!
Бывшая пионерка вела машину легко и красиво, по-мужски решительно и по-женски уступчиво. Только однажды она показала водителю длинномера, нагло влезшему в левый ряд, обидно выставленный средний палец. По дороге Обоярова рассказала о событиях последних дней. Лапузин, оказывается, страшно испугался Скурятина…