Конец главы

Голсуорси Джон

Он шел пешком и размышлял: "Уилфрид влюблен. Следовательно, к десяти он должен быть уже дома, если только у него не начался приступ поэтической горячки. Однако даже в этом случае невозможно писать стихи на улице или в клубе, где сама обстановка преграждает путь потоку вдохновения". Майкл пересек Пэл-Мэл, пробрался сквозь лабиринт узких улочек, заселенных свободными от брачных уз представителями сильного пола, и вышел на Пикадилли, притихшую перед бурей театрального разъезда. Оттуда по боковой улице, где обосновались ангелы-хранители мужской половины человечества -

портные, букмекеры, ростовщики, свернул на Корк-стрит. Было ровно десять, когда он остановился перед памятным ему домом. Напротив помещалась картинная галерея, где он впервые встретил Флер. Майкл с минуту постоял, - от наплыва минувших переживаний у него закружилась голова. В течение трех лет, пока нелепое увлечение Уилфрида его женой не разрушило их дружбу, он оставался его верным Ахатом. "Мы были прямо как Давид с Ионафаном", - подумал Майкл, подымаясь по лестнице, и былые чувства захлестнули его.

При виде Майкла аскетическое лицо оруженосца Стэка смягчилось.

– Мистер Монт? Рад видеть вас, сэр.

– Как поживаете, Стэк?

– Старею, конечно, а в остальном, благодарю вас, держусь. Мистер Дезерт дома.

Майкл снял шляпу и вошел.

Уилфрид, лежавший на диване в темном халате, приподнялся и сел:

– Хэлло!"

– Здравствуй, Уилфрид.

– Стэк, вина!

– Поздравляю, дружище!

– Знаешь, я ведь впервые встретил ее у тебя на свадьбе.

– Без малого десять лет назад. Ты похищаешь лучший цветок в нашем семейном саду, Уилфрид. Мы все влюблены в Динни.

– Не хочу говорить о ней, - тут слова бессильны.

– Привез новые стихи, старина?

– Да. Сборник завтра пойдет в печать. Издатель тот же. Помнишь мою первую книжку?

– Еще бы! Мой единственный успех.

– Эта лучше. В ней есть одна настоящая вещь.

Стэк возвратился с подносом.

– Хозяйничай сам, Майкл.

Майкл налил себе рюмку бренди, лишь слегка разбавив его. Затем сел и закурил.

– Когда женитесь?

– Брак зарегистрируем как можно скорее.

– А дальше куда?

– Динни хочет показать мне Англию. Поездим, пока погода солнечная.

– Собираешься назад в Сирию? Дезерт заерзал на подушках:

– Не знаю. Может быть, позднее. Динни решит.

Майкл уставился себе под ноги, - рядом с ними на персидский ковер упал пепел сигареты.

– Старина...
– вымолвил он.

– Да?

– Знаешь ты птичку по имени Телфорд Юл?

– Фамилию слышал. Бульварный писака.

– Он недавно вернулся из Аравии и Судана и привез с собою сплетню.

Майкл не поднял глаз, но почувствовал, что Уилфрид выпрямился, хотя и не встал с дивана.

– Она касается тебя. История странная и прискорбная. Он считает, что тебя нужно поставить в известность.

– Ну? У Майкла вырвался невольный вздох.

– Буду краток. Бедуины говорят, что ты принял ислам под пистолетом. Ему рассказали это в Аравии, затем вторично в Ливийской пустыне. Сообщили все: имя шейха, название местности

в Дарфуре, фамилию англичанина.

И снова Майкл, не поднимая глаз, почувствовал, что взгляд Уилфрида устремлен на собеседника и что лоб его покрылся испариной.

– Ну?

– Он хочет, чтобы ты об этом знал, и поэтому сегодня днем в клубе все рассказал моему отцу, а Барт передал мне. Я обещал поговорить с тобой. Прости.

Наступило молчание. Майкл поднял глаза. Какое необычайное, прекрасное, измученное, неотразимое лицо!

– Прощать не за что. Это правда.

– Старина, дорогой!..

Эти слова вырвались у Майкла непроизвольно, но других за ними не последовало.

Дезерт встал, подошел к шкафу и вынул оттуда рукопись:

– На, читай! В течение двадцати минут, которые заняло у Майкла чтение поэмы, в комнате не раздалось ни звука, кроме шелеста переворачиваемых страниц. Наконец Майкл отложил рукопись:

– Потрясающе!

– Да, но ты никогда бы так не поступил.

– Понятия не имею, как бы я поступил!

– Нет, имеешь. Ты никогда бы не позволил рефлексии или черт знает еще чему подавить твое первое побуждение, как это сделал я. Моим первым побуждением было крикнуть: "Стреляй и будь проклят!" Жалею, что тогда промолчал и теперь сижу здесь! Удивительнее всего то, что я не дрогнул бы, если бы он пригрозил мне пыткой, хотя, конечно, предпочитаю ей смерть.

– Пытка - жестокая штука.

– Фанатики не жестоки. Я послал бы его ко всем чертям, но ему в самом деле не хотелось стрелять. Он умолял меня - стоял с пистолетом и умолял меня не вынуждать его выстрелить. Его брат - мой друг. Странная вещь фанатизм! Он стоял, держал палец на спуске и упрашивал меня. Чертовски гуманно! Он, видишь ли, был связан обетом. А когда я согласился, он радовался так, что я в жизни ничего подобного не видел.

– В поэме про это нет ни слова, - вставил Майкл.

– Чувство жалости к палачу еще не может служить оправданием.

Я не горжусь им, тем более что оно спасло мне жизнь. Кроме того, не уверен, сыграло ли оно решающую роль. Религия - пустой звук, когда ты неверующий. Если уж умирать, так за что-нибудь стоящее.

– А ты не думаешь, что тебя оправдают, если ты все будешь отрицать? спросил подавленный Майкл.

– Ничего я не буду отрицать. Если это выплывет наружу, я за это отвечу.

– Динни в курсе?

– Да. Она прочла поэму. Я не собирался ей говорить, да вот пришлось.

Она держалась так, как никто бы не сумел, - изумительно!

– Ясно. Я считаю, что тебе следует отрицать все - хотя бы ради

Динни.

– Нет, я просто обязан отказаться от нее.

– Это уж решать не тебе одному, Уилфрид. Если Динни любит, так беззаветно...

– Я тоже.

Удрученный безвыходностью положения, Майкл встал и налил себе еще бренди.

– Правильно!
– одобрил Дезерт, следя за ним глазами.
– Представь минуту, что это стало достоянием прессы! И Дезерт расхохотался.